Когда ты с ней, ритм всегда легкий. Мм… вспомни ‘Jazz’ («Этот мир наш»). Она оскорбилась твоим вопросом, слушает ли она Tribe. И вспомни еще жару в июле. Брат впустил ее в дом. Ты сидел в саду, в стакане с водой таял лед. В пальцах ручка, на бумаге чернила. Письмо для нее. «Теория низких частот», подсознательный кивок головой. Раз, два. Она поцеловала твой лоб в знак приветствия, и все мысли ушли сами собой.

В том поезде на пути домой ты даже не понял, что плачешь, пока на страницах не расплылись мокрые пятна. Что прекраснее прекрасного? Слоги застревают в горле, круглые, ровные слова исчезают в шуме. Так ты выражаешь то, что словами не выразить. Сдавленным рыданием. Беззвучным плачем в вагоне с больничным светом. Согнутая спина, книга со сломанным корешком. Тебе хочется кричать. Двое стали одним целым, но острое лезвие прошлось по коже, и каждая история теперь – это шрам. Тебе хочется смыть их и смотреть, как она плавает, свободно двигаясь в воде. Любовь – это форма медитации: путь к достижению своего истинного я. Помни, что тело имеет память. Шрамы не всегда затягиваются. Ты целуешь их и говоришь, что она красивая. Ты всегда удивляешься, прикасаясь к ее коже кончиками пальцев. Хочешь лечь рядом с ней в темноте и шептать: «Моя королева, навсегда – это очень долго, но я понял тебя, не успев узнать, и теперь мы свободны». У тебя не было дома, когда ты пришел в этот мир, но теперь ты дома. Ты дома.

– Ты пострижешься до моего приезда?

– А что не так с нынешней стрижкой? – спрашиваешь ты, проводя рукой по волосам – мелкие завитки еще только начинают путаться.

– С ней все так, просто было бы неплохо… Ты красивый после стрижки, – отвечает она.

– А ты роешь себе яму!

Поглядываешь на встречных прохожих, телефон перед собой, стараешься держать лицо в рамках видимости камеры. Она же, в шестистах сорока километрах от тебя, падает на кровать и тянется к камере, надеясь сократить расстояние.

– Слушай, это же не преступление – хотеть, чтобы мой парень выглядел и чувствовал себя хорошо.

– Верно.

– Так ты пострижешься?

– Может быть.

– Может быть?

Ты останавливаешься – как раз в нужный момент – и направляешь камеру телефона на вывеску барбершопа перед собой.

– А… – говорит она, – мысли гениев сходятся. Ты завершаешь звонок и входишь внутрь.

Стрижка – это целое событие. Ты думаешь об ожидании, ожидании того, когда выровненная мастером линия роста волос на лбу за несколько недель вновь отвоюет свое. Думаешь, идти или не идти, словно торгуешься сам с собой. У твоего мастера, как и у многих, нет устойчивого графика. Сегодня – ты пришел пораньше, всегда лучше приходить пораньше – в кресле сидит ребенок и плачет, пока мастер расчесывает металлической расческой его курчавые волосы, распутывает густой колтун. Мать мальчика наблюдает за попытками мастера провести расческой по волосам, которые ни к чему не ведут. Но барбер Ричард не сдается. Вместо того, чтобы выдирать детские волосы, он смазывает их маслом для более легкого расчесывания. Он все делает очень бережно, ребенка успокаивает такой подход, а барбер тем временем дает советы, как предотвратить колтун.

Вскоре Ричард кивает тебе и приглашает занять место. Ты садишься в кресло, он набрасывает на тебя накидку, застегивает на шее. Берет в руку ножницы. Жужжание машинки призывает тебя вибрировать в ответ.

– Что делаем? – спрашивает мастер.

– Плавный переход. Макушку можно оставить, – отвечаешь ты.

– А с бородой что?

– Сбриваем.