Потом рванул кризис. Я вышел на зимнюю Лужнецкую набережную, шел снег, и я понял, что больше не хочу работать в офисе, не хочу возвращаться туда. В какой-то момент на спокойной работе мне сказали: «Уходи, мы тебе дадим хорошие деньги». Денег было действительно много, я полгода мог ничего не делать. И подумал, что больше не буду ничего искать. Это было везение.
Когда я уходил, мне написали из Баку товарищи. У них были финансовые возможности, но не было возможностей организационных. И они хотели снимать кино. Позвали приехать к ним, помочь сделать фильм, привезти хороших людей, наладить процесс. И здесь надо было не столько разбираться в кино, сколько быть просто организованным человеком. И после увольнения из офиса я посидел до апреля дома, подумал о том, чего точно хочу в жизни, и решил, что уже не вернусь в финансы. Поехал в Баку, хорошо заработал на этом фильме. Потом был еще один фильм. Потом я сделал свой короткий метр. И так завертелось. И скоро я понял, что все как-то продолжается.
Весь прошлый год я занимался своим полным метром. Этот год я занимаюсь постпродакшном и снимаю рекламу. На следующий год у меня уже запланирован большой проект на четыре месяца одних только съемок, где я выступаю продюсером. Если подумать, это такая буддистская штука, надо только сделать шаг, найти окно. Остальные шаги будут. Как поэзия: первая строчка от Бога, другая — от тебя. Надо быть очень смелым и не бояться.
Я не могу сказать, что все идеально. Я зарабатываю в разы меньше, чем раньше. С одной стороны, Наиля меня всегда прикрывает. С другой, я привел в порядок свои потребности, не позволяю себе никаких излишков. При этом я гораздо более счастлив в скромном достатке, чем когда бессмысленно зарабатывал кучу денег. Самое сложное — это просто решиться, сказать: «Я занимаюсь этим!» И когда вдруг не получается, не сказать: «Я возвращаюсь обратно в офис». Надо просто гнуть свою линию.
На всю жизнь я запомнил, как однажды сказал Тигран Агавелян: «Режиссер — это 10 % таланта и 90 % храбрости». И это фундаментально верная штука, потому что можно быть суперталантливым, но бросаться проектами. Есть люди гораздо талантливее меня, но у них не хватает воли довести все до конца. А я, если начал, то должен закончить в том или ином виде. И в работе мне очень помогает эта последовательность.
Мне нравится, что я режиссер, но кажется, пока я лучше придумываю, чем снимаю. Это объективная реальность. Потому что режиссура — это как игра на музыкальном инструменте. Надо все время практиковаться, а я этого не делаю.
Многое зависит и от склада характера. Есть кинографоманы, которые должны все время снимать, плохо или хорошо, но постоянно. Есть ребята вроде Финчера, которые регулярно снимают хорошо. У них такой
Семья — ответственность, а ответственность и есть кризис. Наиле тяжело, потому что сейчас она единственная, кто постоянно в семье работает. Она привыкла, что до этого десять лет полноценно работал я, что приходил домой в нормальные часы, что мы вместе ездили в отпуск. А тут раз — и ее муж зарабатывает какие-то «непонятки» или может уехать на четыре месяца. Это тяжело, но счастье в том, что мы давно вместе. Мы понимаем, как это работает. Если бы это был молодой брак, мне кажется, он бы не выдержал. Поэтому столько киношников либо одиноки, либо женаты в пятый-шестой раз. У моего товарища-режиссера, который женился во второй раз на девочке из мира кино, есть теория: брак киношника возможен только с таким же киношником. Я не могу с ним согласиться, все зависит от людей. Если человек тебя поддерживает и понимает, он в любом случае остается с тобой. Мне в этом отношении очень повезло.
Самые большие сложности возникают с людьми. После своего полного метра я понял, что моя система работы не предусматривает такого количества людей в процессе. Мне не нравится работать в огромных командах. Не только потому, что людей физически много, но и потому, что на кинопроизводство, на съемки фильма я смотрю как на семейный опыт. Все работают вместе, все должны получать удовольствие. Когда на площадке сорок пять человек, с десятью ты работаешь, а тридцать — это система поддержки. Обычно они ждут, чтобы скорее пойти домой.
Это просто неприятно. Кто-то все время уходит курить, кто-то весь день пьет чай, смотрит на часы и т. д. Для меня это очень важно. Мне вообще кажется, что надо работать с теми, кто рядом с тобой и в свободное время, без фильма, с кем ты сидел бы в кафе и болтал часами. Например, для меня отношения между оператором и режиссером — это святое. Если нет контакта с операторами, у меня не бывает фильма, не бывает нормальной картины.
Сложность в том, что меня бешено раздражает, когда все организовано плохо. Есть люди, которые расцветают в хаосе. Чем хуже у них ситуация, тем лучше они работают. У меня так не получается. Если что-то, если хотя бы одна деталь не такая, как я запланировал, я начинаю разваливаться. Мне приходится медитировать, спокойно дышать, чтобы не впасть в бешенство. Это важно — я человек, который любит порядок в процессах. И если что-то не в порядке, я не могу работать. Я вчера продюсировал рекламу, и у меня была проблема с массовкой — я был просто на грани нервного срыва. Я люблю, когда все организовано, а в кино бывает так редко.
Замкнутый круг. С одной стороны, ты уже не можешь перестроиться, потому что тебе много лет. А с другой, кино — это хаос. Я постоянно должен бороться с собой, чтобы не сходить с ума, держать фокус. Это особенно важно для режиссера, потому что режиссер не имеет права ни на что отвлекаться, кроме самой картины. А иногда приходится делать сто лишних вещей. Например, догадаться, почему рыдает твой гример, как было недавно на съемках. Или почему опаздывает костюмер. Она опаздывает на час, ты хочешь на нее наорать, а она говорит, что ее дядя попал в аварию и умер. И что с ней делать? Как она дальше сможет работать? Не сможет. А у тебя фильм стоит. Или еще такая же история: я стою на площадке, нет моего актера, который в сцене на весь день. Я спрашиваю, где он. Отвечают: не приехал. Звоню ему. А это актер, с которым я сто раз работал, он меня ни разу не подводил, и вдруг его нет. Я спрашиваю, почему не приехал. А у него племянник только что утонул. И с одной стороны, он работает со мной не в первый раз, он мне достаточно близкий человек. С другой — что мне делать, когда у меня сорок человек на площадке? Одна смена стоит двадцать тысяч долларов, и нет главного актера.
Надо просто уметь не сойти в такой момент с ума. Тогда все получится. А не сойти с ума сложно, когда есть люди, которые не приезжают работать на следующий день, потому что ты им день уже оплатил. В итоге я снимал что-то другое, что приходило в голову. Какие-то другие сцены.
От тех, кто сошел с ума, как это ни парадоксально, я отличаюсь тем, что я не такой талантливый. Мой талант в другом. В том, что я всегда держу себя в руках. Я часто наблюдаю за людьми, с которыми работаю. Некоторые безумно талантливы, но именно поэтому они не выдерживают напряжения. Буквально сегодня я виделся с режиссером, с которым тоже иногда обсуждаю истории. Он пьет уже четвертую неделю у себя на даче — у нас дачи рядом. Талант — это в некоторой степени и наказание. Можно быть менее талантливым, но чуть более организованным и достичь большего успеха. Возьмем Спилберга. А можно быть Терренсом Маликом, безумным гением, который за тридцать лет снял два фильма. Моя психика так и работает. Я не могу сказать, что я сумасшедший, я не Стэнли Кубрик, чтобы убиваться за сантиметр в кадре. Я не хочу быть тем, кем я не являюсь. Я мог бы притворяться, что меня беспокоит буква П на спичках, которой не должно там быть, и потому мы два часа ставим эти спички. Такие вещи тоже случаются, но меня это не беспокоит. Для меня важнее довести до конца процесс. Вот что важно.
Талант — это когда тебе Бог посылает какие-то сигналы, визуальные образы. У меня такое нечасто бывает. Ко мне не так часто приходят гениальные идеи. Есть люди, которые могут генерировать по пять-шесть гениальных идей ежедневно, визуально или вербально. Со мной такое редко происходит.
Когда снимали первый короткий метр про мальчиков, мне не нравился финал, я чувствовал, что мы неправильно его сняли. Я очень долго об этом думал. И не мог ничего придумать. И два года спустя после того, как вышел этот фильм, мне приснился абсолютно гениальный финал. Но на два года позже. А есть люди, к которым идеи приходят сразу. Это и есть талант. Я не говорю про навыки, про умение ставить камеру, выстраивать композицию или направлять свет. Это не то. Талант — это штука, которая позволяет тебе работать с материями, которые над нами, которые выше нас. Из них и состоит магия кино. Хотелось бы больше этого, а больше у меня не бывает. Но это и позволяет мне не сойти с ума. Про людей, похожих на оголенные провода, понимаешь — это высокое напряжение, может и «коротнуть» так, что ты просто взорвешься. У меня скорее более расчетливый, рассудительный подход.
Я всегда стараюсь что-то придумывать. У меня не бывает такого, чтобы я три месяца сидел, ничего не придумывал и не писал. У меня есть простая система поддержки, когда мне не пишется. Я пишу сценаристу Маше Зелинской: «Давай что-нибудь придумаем, давай что-нибудь делать». Когда придумываешь, ты уже чем-то занят. То же самое касается Вероники, она мой оператор. Если у меня есть какая-то мысль, я всегда могу обсудить ее с Верой. И так мы придумали полный метр, сидя в фудкорте на Арбате вдвоем. Просто из одного образа, который я долго носил в голове. Пока его не получается снять, пока это сложно. Но проблемы писать у меня нет.
Когда у меня светлый период, я очень много работаю, и это самое главное. И мне очень сильно помогают дедлайны. Я как человек, который долго занимался спортом, понимаю, что любая игра должна закончиться каким-то результатом. Поэтому мои светлые дни — когда я много работаю. Я люблю много писать, я все время что-то пишу. И для меня признак того, что я нахожусь в нормальном психологическом состоянии, — это факт, что я сижу за компьютером и не страдаю, а пишу или переписываю. Это сигнал, что все в порядке. Если я не могу поднять жопу с дивана и прекратить смотреть Netflix, значит, я нахожусь в нервном кризисе.
У меня есть способы выдирания себя из кризиса, они давно придуманы — например, много ходить. Поэтому я люблю жить в Париже — там я могу ходить бесконечно. И это меня как-то приводит в порядок. Просто ходить куда-то, о чем-то думать и возвращаться на свои знакомые берега.
Сейчас я пытаюсь одновременно делать три проекта, и все три упираются в реализацию. Я придумал суперофигенную историю, но физически не могу ее снимать, потому что мне не дают локацию. И как получить эту локацию, я пока не понимаю. Как я с этим борюсь? Я, конечно, расстраиваюсь. Мне обидно, я же крутые вещи придумал. Но я начинаю придумывать следующие, пока не упираюсь в следующую стену. Это как ходить по лабиринту и не останавливаться. Пока ты ходишь, ты не думаешь, что все плохо. И я могу напридумывать десять сценариев. Рано или поздно один из десяти прорвется в какую-то оконную раму. И я вернусь к нему, и снова начнется все по кругу. Я стараюсь не останавливаться, потому что, если я остановлюсь, я буду месяцами дома смотреть сериалы. Это самое плохое мое состояние.