И вдруг, ударяя в лоб рукою, захохотал…
Так новая идея огорошивает человека, к ней неподготовленного.
Но нам больше нравится та мысль, что газон стал серым от вулканического пепла. То есть мы где-то в Помпеях или в Геркулануме тысячу девятьсот сорок лет назад или около того. Вон куда занёс нас сумасшедший трамвай!
Правда, был ли там дощатый забор? И домик-крошечка, что на мир глядит в три окошечка?
Нет, это, скорее, Россия, Петроград, 1919 год. Или 1920-й.
Кстати, пушкинский Евгений, как известно, спасался от Медного всадника и от копыт его коня. А на пассажира «Заблудившегося трамвая» тоже летела «всадника длань в железной перчатке и два копыта его коня». Правда, откуда взялась у этого всадника перчатка? Невооружённым глазом видно, что у Медного всадника никакой (тем более железной) перчатки нет, нет даже и сапог. Выходит, это какой-то другой всадник. Какой-то, наверно, «конквистáдор в панцире железном» из ранних стихов Гумилёва.
Да, но что-то мы задумались совсем о посторонних вещах. А ведь ещё не миновали первой остановки.
Вон, кстати, наш франтоватый пешеход свернул-таки в сторону Одоевцевой, чего мы и ожидали.
Мы-то едем в противоположную сторону.
Там, как уже было сказано, проживает жена или уже вдова Гумилёва Анечка (по-домашнему Ася) Энгельгардт.
Её сильно невзлюбили мемуаристы. Все они, кто в более мягкой форме, кто жёстче, сходятся на том, что она — дура. Только её тёзка Ахматова, предыдущая жена Гумилёва, утверждала, что не дура, а танк. Что касается Одоевцевой, то она, делано восхищаясь внешностью Ани, в общем и целом описывает её как инфантильную идиотку. Ну это всё женские разборки. Правда, и мужчины вспоминают о второй жене Гумилёва без особого уважения. Думаю, потому, что все были загипнотизированы волшебной Ахматовой и не могли воспринять простенькую Анну-вторую на её месте.
Впрочем, уж такую ли простенькую…
Эта самая дурочка Аня, или Ася, станет всё-таки профессиональной актрисой и одной из основоположниц Большого театра кукол, который мы скоро будем проезжать: он от нас справа, на той же улице Некрасова, после остановки «Улица Маяковского».
Ну да ладно, дело не в этом, а в том, что у Гумилёва и Ани родилась дочка, Елена. Она родилась в том самом голодном и тифозном девятнадцатом году, в котором был написан «Заблудившийся трамвай». Девочке, надо сказать, тоже не поздоровилось от мемуаристов. Вернее, они о ней в основном помалкивали, только дядюшка Александр Николаевич Энгельгардт отозвался, что внутреннее содержание мамы передалось дочери. А содержание такое: нервность, самомнение, леность, обидчивость. Однако, похоже, дядюшка недолюбливал не только сестру, но и племянницу.
Вот папа и мама — те Леночку любили. Да. Правда, пытались отдать в детский дом. Поскольку папе нужно работать, а мама устаёт от хозяйства. Но это пишет, опять-таки в своих мемуарах, Ирина Одоевцева, а она, как мы уже знаем, свидетель ненадёжный. Впрочем, тогда, во время военного коммунизма, идея коллективного воспитания детей в отрыве от родителей вполне широко обсуждалась и даже претворялась в жизнь. Это дело пропагандировали идеологи коммунистической семьи, например Александра Коллонтай. Так что, возможно, в воспоминаниях рыжей Ирины с бантом содержится правда или какая-то часть правды.
Просто дело в том, что о жизни дочери Николая Гумилёва и Анны Энгельгардт практически ничего не известно. Даже удивительно. Родилась в 1919 году, умерла в 1942-м. И, в общем-то, всё.
И ещё такая Лариса Рейснер, известная революционная жена красного посла Фёдора Раскольникова, в конце 1922 года в далёком Кабуле получит письмецо от матери, а в нём среди прочего прочтёт: «Гумилёв оставил жену и ребенка (девочку двух лет), жена-лахудра устроила в своей единственной комнате лупанар, а девочка всегда в коридоре, под ногами у проходящих… Словом, надумала я взять девочку, жаль мне одинокую и беззащитную»[22]. Лариса Рейснер, между прочим, тоже не раз слушала стихи Гумилёва в авторском исполнении наедине. Правда, ещё до «Заблудившегося трамвая». Да. Но потом, в революцию, вышла замуж за мичмана Ильина, он же комиссар и полпред Раскольников. И как раз незадолго до расстрела Гумилёва уехала в Кабул устанавливать вместе с мужем дружеские отношения с Афганистаном. Обращаясь к содержанию письма, заметим, что никакую девочку, дочку поэта, мама Рейснер, Екатерина Александровна, в свой дом не забрала, да ей, наверно, и не дали бы. Что же касается Ларисы, то она довольно скоро сбежит от мужа из Кабула, закрутит с другим, а потом неожиданно заболеет тифом и умрёт… Ну, это отдельная история и к делу не относится.
В общем, Анна Николаевна с Леной так и живут на улице Бассейной, переименованной в Некрасова. Никто ими особенно не интересуется.
Ну разве что гимназическая подруга Ани Энгельгардт, такая Ольга Гильдебрандт-Арбенина, актриса, в недавнем прошлом одна из пассий Гумилёва, а также жена или уже вдова того Юркуна, который — помните? — живёт с Михаилом Кузминым… (Кстати, ей Гумилёв тоже читал наедине у себя дома на Преображенской: «Шёл я по улице незнакомой…» И ещё она же большая приятельница Каннегисеров и поклонница Лёни… Как у них всё сложно!..) Так вот, эта особа, повстречав на улице Анну с дочерью, мимоходом отметит в записях, что Леночка стала высокая, белокурая и что глаза у неё голубые и немного косят, как у отца[23]. Тётя Оля расспрашивала Леночку про учёбу, а та стеснялась. Леночке, наверно, лет четырнадцать-пятнадцать.
У самой Арбениной могла бы быть дочка от Гумилёва, такая же или чуть помладше… Могла бы, но не было…