— Чего говорить-то?— улыбнулась Анна.
— А вот это и говори,— сказал Егор. Губы у него пересохли от неожиданного волнения.
— За всю жизнь не перескажешь,— ответила Анна.— Только одно скажу тебе: ничего этого не будет. Так что зря себя не терзай.
— Не зарекайся!— сказал Егор с неожиданной нежностью в голосе.— Кто его знает, сколько ждать придется, да и дождешься ли? Пождешь, пождешь, да и забудешься, солдатка моя.
— Забудешься?..— задумчиво повторила Анна.— Когда же мне забывать, ты вот о чем подумай! Теперь все на мне останется: разлука на мне, и страдание на мне, и работа на мне... А больше всего — работа. Когда уж тут грешить и баловаться? Нет, я думаю, сознательная женщина себе этою не позволит.
— А ты сознательная?— улыбнулся Егор.
— Я-то?— Анна задумалась.— Не знаю. Только ночами ты спишь, а я все думаю. Вот тут сдавит, а потом слезы потекут. А сегодня и слез нету... Мне не только грешить, а и плакать-то некогда будет.— И Анна засмеялась.
Егор обнял ее, прижал к груди.
— Ну, говори, говори еще!
— Чего говорить-то,— задыхаясь в его объятиях, прошептала Анна.— Раньше бы спрашивал, я бы много тебе чего рассказала, а теперь всего не перескажешь.
Егор склонился к ней и стал целовать ее в губы, в глаза и в щеки.
— Ой, война, война, война! — сказала старуха и погасила свет.
И сейчас же постучали в окно.
Медля подняться, Егор отстранил от себя жену и прислушался, надеясь, что стук не повторится, но он повторился, и за окном послышался голос.
— Свиридов, Коротков! Давайте к райсовету! Оттуда на станцию пойдем.
Трясущимися руками старуха снова запалила лампу. Из сеней в горницу вошел Костя. Наступило время прощаться.
На станции в предрассветной мгле идет погрузка в эшелон. Среди посадочной путаницы и сутолоки мелькают фонарики железнодорожников, слышится хриплый мужской говор и женский плач, а где-то по вагонам уже затянули песню.
Повторяя древний обычай, старуха плачет, причитая на груди у сына, а Егор смотрит поверх ее головы, не мешая ей плакать, зная, что так полагается и что слова его ничего не могут изменить в материнском горе. Анна стоит рядом и тоже плачет, но не по-деревенски, а по-городски, безмолвно закусив губы. Когда муж взглядывает на нее, она улыбается ему и беззвучно шепчет что-то. Из распахнутых вагонов холостые мужчины с интересом и завистью смотрят, как прощаются семейные.
— Бабочки, кончай рыдание, сейчас отправку даю!— сказал военный, быстро пробираясь среди плачущих женщин.— Не хорони, мамаша, раньше времени,— сказал он еще и весело коснулся старухиной спины. А Егору строго: — Давайте, прекращайте! По вагонам пора...
Егор оторвался от матери и обнял жену. Старуха упала на колени. Костя склонился, чтобы поднять ее, но где-то далеко загудел паровоз, и все стали прыгать по вагонам. Так и не подняв старухи, Костя неумело полез в вагон, обрываясь и своим сундучком мешая влезать другим. Его стали ругать и смеяться над ним.