– Что еще у тебя есть?
Парень протянул наклейку на бампер: КОГДА ОРУЖИЕ БУДЕТ ВНЕ ЗАКОНА, Я БУДУ ВНЕ ЗАКОНА.
Виктор тут же ее вернул.
– Дружище, я с тобой. Я горячо разделяю твои чувства, но у меня есть судимость, и я тебе сразу скажу, я такое на машину не повешу.
Он никогда больше не видел того парня, хотя временами ему верилось, что он встречал много таких, как он: молодых, только что отслуживших ребят, пытающихся вспомнить, как работает гражданский мир, если они вообще когда-либо это знали. В этом заключался параллакс среднего возраста – отчасти лень, отчасти слепота. В любой ситуации ты полагал, что все это уже видел.
Что-то витало в воздухе.
Месяцы или даже годы спустя, когда в Оклахома-сити прогремели взрывы, Виктор был в дороге. На семьдесят шестой стоянке для грузовиков недалеко от Спукейна он увидел по телевизору фотографию задержанного. Тогда-то он понял, как ошибался. Тот парень на оружейной выставке был не похож ни на кого из тех, кого он знал.
Тима Маквея уже давно не было в живых, его умертвили смертельной инъекцией. В федеральной тюрьме Терре-Хот штата Индиана от него избавились как от бешеной собаки. Иногда, в неожиданные моменты Виктор вспоминал о нем. Сидя в одиночестве в своем подвале, перебирая припасы в ожидании, когда говно полетит на вентилятор, он иногда чувствовал, что за ним кто-то наблюдает.
Вечером в понедельник в начале апреля, как только он отправил Энтони очередное сообщение, он тут же испытал знакомое ощущение присутствия над и позади себя какого-то невидимого наблюдателя. То был момент просветления. Тогда он отчетливо осознал, как бы он выглядел в глазах такого мужчины, как Маквей, который, несмотря на его ошибки, умер «в сапогах». Тим Маквей остался солдатом до конца. А Виктор Прайн был стариком, который щурится в монитор.
Он встал с кресла, спустился в подвал и снял с крючка свою тревожную сумку. Она была набита всякими ненужными вещами, бесполезными в городском пространстве. Виктор выбросил оттуда таблетки для очистки воды, спрей, отпугивающий медведей, непромокаемое пончо. Так внутри оказалось достаточно места для карты Бостона, «кольта», кобуры, коробки с патронами и горстки кабельных стяжек. Понадобится ли ему что-нибудь из этого набора, предугадать было сложно.
С первыми лучами солнца он отправился в путь, пристроив на пассажирском сиденье тревожную сумку. Под сиденьем была припрятана винтовка Мосина. Глядя на то, как удаляется хижина в зеркале заднего вида, он задавался вопросом, вернется ли он туда.
ВИКТОР ПРАЙН В ДОРОГЕ.
Это была его естественная среда обитания; жизнь, для которой он был создан. Он не припоминал, чтобы выбирал ее. Он задумался о вождении. Не его ли имели в виду люди, когда говорили о счастье? Он не то чтобы чувствовал себя счастливым. Но он чувствовал себя абсолютно расслабленно.
Тридцать лет за рулем. На дороге его одиночество казалось в порядке вещей. Только сейчас он, лишившийся своего грузовика и изгнанный в обычную жизнь до конца дней, ощущал злость, безнадегу и растерянность. Женщина с тележкой у стеллажей в «Уолмарте», маленький ребенок, пристегнутый внутри. Школьные футбольные матчи, на которые собирается весь городок; мамы, папы, бабушки и дедушки, болеющие на трибунах. В такие моменты он ощущал себя несправедливо наказанным, словно когда-то давно кто-то или что-то решили, что ему не могут быть доступны даже простейшие человеческие радости.
Дети в костюмах, сладость-или-гадость. Машины с ленточками – МОЛОДОЖЕНЫ – и тянущиеся позади на веревочке пары башмаков.
На дороге таких картинок из жизни не существовало. Шоссе были забиты грузовиками, мужчинами, в одиночестве волокущими свои задницы по всей стране, как когда-то делал и Виктор. На протяжении тридцати лет он встречал их в закусочных, на стоянках, в дорожных домах, на станциях взвешивания. Куда бы ни поехал, он везде видел другие версии себя. Он никогда не разговаривал с ними; нужды не было. Достаточно было знать, что они где-то есть, что он не один.
КАЗАЛОСЬ РАЗУМНЫМ ДЕРЖАТЬСЯ ПОДАЛЬШЕ ОТ ШОССЕ, что не представляло большой проблемы. Виктор не имел ничего против объездных дорог. С его старым грузовиком такой маршрут был невозможен, но на «Форде» класса F‐150 он ощущал себя легким и проворным, пикап шустрил, как спорткар. На станции техобслуживания он купил кофе, пакетик арахиса и моментальную лотерейку.
Дорога опускалась и вилась, петляя по горам. Он поискал на радио Дага Стрейта, но услышал лишь помехи.
Лотерейный билет оказался проигрышным, но попытка никогда не пытка.
Не успел он проехать и восьмидесяти километров, как у него разболелся зуб. Несколько недель он по большей части вел себя смирно – спасибо диете из супов, овсянки, фруктового желе и стряпни Рэнди, перебитой в пюре. Теперь же боль без предупреждения решила вернуться. Он винил в этом арахис.