Черчилль ошибся. В какой-то степени его перспективы вернуться стали при новом премьер-министре еще более эфемерными, чем при Болдуине. Трудно было найти более непохожих по темпераменту и стилю принятия решений людей, чем два «Ч». В то время как Черчилль отличался велеречивостью, порой давая увлечь себя красноречию, масштабностью, напором, широтой мышления и харизмой, прекрасно чувствуя себя в критических ситуациях, Чемберлен, наоборот, отдавал предпочтение доводам холодного разума, подходя к государственному управлению как к деловому предприятию. В нем слишком сильны были инстинкт бизнесмена и стремление к компромиссам, а также уверенность в том, что он способен договориться со всеми потенциальными противниками – Германией, Италией и Японией. Также он делал ставку не на международные институты и механизмы коллективной безопасности, а на формат двухсторонних отношений.
По сути два государственных деятеля расходились как в целях, так и в средствах их достижений. Чемберлен, прекрасно знавший проблемы британской экономики и понимавший неспособность Британии вести одновременную войну с Германией, Италией и Японией, верил в политику умиротворения, в то время как Черчилль предупреждал, что заявления Гитлера о дружбе означают лишь просьбу «вернуть бывшие колонии», а также дать согласие на «развязывание немцам рук в Центральной и Южной Европе». Он считал предоставление подобной свободы грубейшей ошибкой, заявляя о недопустимости поддерживать «кипение нацистского котла за счет откусывания территорий» других стран. Относительно средств Черчилль видел основную угрозу практики двухсторонних соглашений в широких и неочевидных возможностях Гитлера добиваться своего путем стравливания бывших союзников друг с другом. Так, высказанная Черчиллем еще в период интервенции мысль о том, что Германия должна служить барьером против большевистской России, упала на плодородную почву и дала в 1930-е годы осязаемые плоды. Чемберлен и его сподвижники считали выгодным укреплять, развивать и поощрять милитаризацию Германии, как противовес СССР. Примечательно, что сам Черчилль относился негативно к собственному тезису пятнадцатилетней давности. Весной 1935 года он следующим образом описал его советскому послу в Лондоне И. М. Майскому (1884–1975): «Эти люди рассуждают так: все равно Германии где-то нужно драться, в какую-то сторону расширять свои владения – так пусть она лучше выкроит себе империю за счет государств, расположенных на востоке и юго-востоке Европы!» По словам британского политика, подобные взгляды являются «сплошным идиотизмом». Он считал, что «никаких уступок Гитлеру делать нельзя», поскольку «всякая уступка с нашей стороны будет истолкована как признак слабости и только окрылит Гитлера к повышению его требований». Еще в июле 1934 года он предложил Майскому: «Почему бы нам не объединиться в борьбе против общего врага?.. Я был противником коммунизма и остаюсь его противником, но ради целостности Британской империи я готов сотрудничать с Советами». Во второй половине 1930-х годов он пришел к стойкому убеждению, что единственным эффективным средством сдерживания нацистского монстра являет союз Британии, Франции и СССР. Но Чемберлен не воспринимал советов аутсайдера, чем вызвал у нашего героя лишь злобные высказывания в свой адрес. Черчилль сравнит нового премьера с «муниципальным клерком, наблюдающим за европейской обстановкой не с того конца водосточной трубы», а в другой раз добавит: «В глубине безликой душонки Невилла нет ничего кроме низкой и подлой капитуляции»{251}.
Не встретив поддержки у нового премьер-министра, Черчилль сохранил свою оппозиционную линию, идя, по его собственным словам, «своим путем» и «действуя независимо в борьбе за безопасность нашей страны и всей цивилизации». Были у Черчилля и свои сторонники, правда, поддерживающие его не столько из политических убеждений, сколько из коммерческих интересов. Политика и бизнес были тесно переплетены на Туманном Альбионе, определяя как внутренние, так и внешнеполитические решения. Например, Н. Чемберлен и канцлер Казначейства Дж. О. Саймон владели акциями
В отличие от своих сосредоточенных на частном интересе коллег Черчилль и в моменты триумфа, и в период неудач оставался государственным деятелем, для которого были важны лишь потребности страны и собственная карьера. Финансовое же благополучие он обеспечивал игрой на бирже (не всегда успешно) и литературной деятельностью. Слово – устное и письменное – также стало основным орудием в его политической борьбе. У него был заключен договор с газетой
Черчилль вел свою борьбу, но оппонирующие ему силы тоже не дремали. Сначала политику закрыли вход на Би-би-си, затем стали ограничивать его возможности в публикации статей. В ноябре 1937 года во время встречи с лидером Палаты лордов и лордом-председателем Совета Галифаксом Гитлер выразил свое недовольство британской прессой, которая, как считал фюрер, своим стремлением к объективности разжигает ненависть между двумя странами. Галифакс сделал нужные выводы и принял корректирующие действия.
Черчилль порицал «политику покорного повиновения», считая недопустимым «подчиняться чужой воле» и попадать в «орбиту влияния» Германии. Он обрушился с критикой на
В марте 1938 года с ним связался главный редактор
Пока Черчилль боролся за право знакомить общественность со своими взглядами, Европа содрогнулась от новых актов немотивированной агрессии. В марте 1938 года к Третьему рейху была присоединена родина фюрера Австрия. В сентябре настала очередь Чехословакии. «По-видимому, должна произойти катастрофа, прежде чем что-то стоящее, что могло ее предотвратить, возможно будет сделать», – делился Черчилль с супругой своими грустными наблюдениями в июле 1938 года. Сам он считал, что нужно действовать, потребовав от руководителей страны предъявления Германии ультиматума. Но вместо этого Чемберлен вылетел на переговоры сначала в Берхтесгаден, затем в Годесберг. «Если выбирая между войной и позором, правительство выбирает позор, то в скором времени оно получит и позор, и войну», – предупредил Черчилль. В своей очередной статье он охарактеризовал «расчленение Чехословакии под нажимом Англии и Франции» как знак «капитуляции западных демократий перед нацистской угрозой применения силы». 29 сентября, когда главы правительств Италии, Франции и Британии направились в Мюнхен придать легитимность захватнической политике Гитлера, Черчилль со своими сторонниками собрались в отеле
До хулиганства не дошло. Черчилль обратился к проверенному средству – выступлению в Палате общин. 5 октября он выступил с продолжительной (45 минут) и знаковой речью, в которой констатировал, что в результате трусости и недальновидности руководство Британии и Франции поставило «под угрозу безопасность и даже независимость» своих стран. После подобных обличений и без того прохладные отношения с Чемберленом охладели еще больше. На этот раз против независимого политика выступила партийная машина, в результате чего Черчилль даже был вынужден предложить сложение с себя парламентского мандата и участие в дополнительных выборах. К счастью для него, до этого не дошло. Но на состоявшемся вотуме доверия он одержал победу в соотношении всего три к двум. Это были «мрачный час» и «угрюмая зима», признавался он впоследствии{255}.
Помимо давления на политическом фронте Черчилля также подвергли обструкции на ниве публицистики. Европейские издания, где публиковался британский политик, жили за счет рекламодателей, немалую долю которых составляли немецкие концерны
Все эти удары были болезненны для отставного политика, которому в ноябре 1938 года исполнилось 64 года – до официального выхода на пенсию оставался один год. Друзья и коллеги стали все больше замечать, что былая энергия и знаменитая быстрота суждений стали Черчиллю изменять. Но чего у него нельзя было отнять, так это веру в себя и свою судьбу. Не опуская рук, он продолжал писать и выступать. Весной 1938 года он решил издать новый сборник текстов выступлений, посвященных международной обстановке. Об издании сборника, в который вошел текст 41 выступления в период с октября 1928 года по март 1938 года, он договорился с Джорджем Харрапом. В качестве названия автор рассматривал разные варианты от «Война в маскарадном костюме», которое отсылало к строкам сатиры Джона Драйдена (1631–1700) «Авессалом и Ахитофель» («…И мир является войной в маскарадном костюме») до «Годы, которые пожрала саранча» с аллюзией на Библию. Последнее выражение Черчилль использовал в речи 12 ноября 1936 года. В итоге сборник вышел под заголовком «Оружие и Устав», который олицетворял гранитные основы авторской позиции со ставкой на перевооружение («Оружие») и коллективную безопасность в соответствии с Уставом Лиги Наций («Устав»){257}. Сборник вышел в свет в конце июня 1938 года. Весной 1939-го Черчилль решил подготовить второй сборник, в который включил 82 статьи, написанные им в период с марта 1936 года до мая 1939 года для
Оба сборника вызвали положительные отклики и не прошли незамеченными. Известно, что «Оружие и Устав» стал настольной книгой президента США Франклина Рузвельта, который держал ее около своей постели, а также вдохновил преемника Ф. Д. Р. – будущего главу Белого дома Джона Ф. Кеннеди (1917–1963) на написание своей дипломной работы в Гарварде «Политика умиротворения в Мюнхене». Сборники прочитали не только сторонники и последователи Черчилля, но и его оппоненты. Ожидая решения Нюрнбергского трибунала, с немецким переводом «Шаг за шагом» ознакомился в тюрьме Герман Геринг (1893–1946). На полях он написал карандашом, что «прочитал книгу с большим интересом».
Два сборника с материалами, написанными по случаю, а также другие публикации и заявления Черчилля в этот период дают наглядное и подробное представление о политической философии их автора. Черчилль выступает в них убежденным противником тирании и тоталитаризма. Он видит в этих явлениях «угрозу и вызов всем общечеловеческим ценностям», поскольку они лишают свободы – «свободы мысли, свободы слова, свободы вероисповедания, свободы передвижения и свободы печати». По мнению Черчилля, они нарушают основной принцип государственного устройства, когда «правительство служит народу, а не народ – правительству». В его понимании, государство «защищает и охраняет права своих граждан», в том числе от «амбиций, жадности, злобы и прихотей правителей», государство дает народу «право голоса в делах управления своей страной и право прибегать к защите закона даже против самого государства». Иначе какой смысл в парламенте, если он не является «местом, где озвучиваются честные заявления»? Какой «смысл направлять депутатов» в Палату общин, если они «говорят только то, что популярно сегодня» и «громко приветствуют любую пошлость министров»? – вопрошает Черчилль, по мнению которого парламент был создан «не только для принятия хороших законов, но и предотвращения плохих». Черчилль относил любые формы ограничения свободы и единоличной власти к призракам «из тьмы Средневековья» с их «расовыми гонениями, религиозной нетерпимостью, подавлением свободы слова, представлением о гражданине как о простейшей, бездушной частице государства». Но в свете дня призракам нет места. Так и диктатура – это «слепое, жалкое, фетишистское поклонение одному человеку», по своей сути – «довольно примитивный общественный строй», не более чем «переходное явление». И те, кто дорвался до власти, узурпировал власть и превратил самих себя во власть, «разрушив жизни миллионов ради достижения своих планов», в понимании Черчилля – временщики. Еще в октябре 1937 года он выразит надежду, что все диктаторы современности «исчезнут так же, как в прошлом исчезали другие омерзительные создания»{258}.
Черчилль не только осуждал тиранию, но и выводил три закономерности, свойственные, по его мнению, любым формам единоличного правления.
Во-первых, единовластие процветает в странах с низким уровнем социально-экономического развития, поскольку основные средства расходуются на поддержание диктатуры и развитие армии. Последняя играет важную роль как средство противостояния внешнему врагу, который всегда есть – реальный или мнимый, и часто используется для участия во внешних авантюрах для преодоления внутренних проблем. Рассуждая в марте 1936 года о будущем поведении Гитлера, Черчилль акцентировал внимание на «исчерпании бюджета Германии», которое, по его прогнозам, «очень скоро» должно было поставить руководство НСДАП перед выбором «между финансово-экономическим крахом и войной». Схожую мысль он повторил в статье в
Во-вторых, каждый диктатор стремится к всевластию, оставаясь при этом пленником своего аппарата – этой амальгамы сторонников, объединенных вместе «строгими правилами», «партийной доктриной», руководимых либо «стремлением к коррупции», либо «жаждой личной власти», либо «наслаждением от травли и гонений». «Диктатор может двигаться только вперед; назад ему пути нет, – объясняет Черчилль. – Он должен наводить своих гончих на след и спускать их на зверя, иначе он, подобно древнегреческому Актеону, сам будет растерзан».
В-третьих, диктаторы и тираны являются рабами собственного страха. «Они боятся слов и мыслей, – указывает британский автор. – Стоит крохотному мышонку идеи юркнуть в комнату, как самые могущественные владыки впадают в панический страх. Они делают отчаянные попытки запретить мысли и слова; они боятся работы человеческого интеллекта». Именно по этой причине они «мучают до смерти в концентрационных лагерях философов, учителей и писателей» и запрещают «безжалостными полицейскими методами» узнавать людям правду. Управление общественным мнением играет с диктаторами злую шутку, ограничивая их самих в получении актуальных, достоверных и полных данных. В то время, пока они сообщают народу лишь ту информацию, которая усиливает достижения диктаторов, собственные подчиненные держат их в неведении, «скармливая им лишь те факты, которые они способны переварить». Из-за отсутствия «независимых голосов» «скандалы, продажность и недостатки не выявляются», а «продолжают гнить за помпезным фасадом государства». В этом проявляется еще одна форма бессилия диктаторов. Несмотря на свою внешнюю властность и декламируемую мощь, на самом деле «их уши глухи, их пальцы окоченели, они не чувствуют ног, двигаясь вперед в тумане и темноте неизмеримого и неведомого»{259}.
Пока Черчилль пытался достучаться до ушей и умов властей предержащих, мир скатывался в пучину новой мировой войны. Понимая, что его страна не выстоит одна, британский политик настаивал на образовании новой Антанты. Во время своей очередной беседы с советским послом И. М. Майским в апреле 1939 года он подчеркнул, что Британии и Европе «требуется помощь России». Одновременно он убеждал своих коллег, что «нацизм угрожает основным интересам русского государства» и основу «Великого альянса» должно составить «достижение взаимопонимания с Россией»{260}. Но от него отмахивались, продолжая цепляться за мертворожденную идею с санитарным кордоном (
Третьего июня 1939 года
В середине августа Черчилль отправился во Францию, посетив линию Мажино, а также найдя время для занятия живописью. Своему другу Полю Мазу он сказал, что сейчас они пишут с ним «последние картины в мирное время». Заметив, что «такого долго не будет», он начал говорить о численности и боеготовности немецких войск, повторяя: «они сильны, поверьте мне, они сильны». Как вспоминал впоследствии Маз, произнося эти слова, Черчилль «с силой сжал зубами свою большую сигару», так что окружающие «почувствовали его решимость». Во время автомобильной поездки из Дрё в Париж, увидев колосья созревшей пшеницы, Черчилль сказал секретарю: «До того, как будет собран урожай, начнется война». 23 августа политик вернулся на родину. В последний летний день он допоздна работал над очередным историческим проектом, признавшись одному из помощников, что «иметь возможность погрузиться в прошлые века во времена подобные нашим – настоящее утешение». Через несколько часов после того, как он отправился спать, Германия напала на Польшу. В 8.30 утра с Черчиллем связался польский посол Эдвард Рачиньский (1891–1993). В 10.00 Черчилль позвонил в Военное министерство, сообщив о полученной от польского посла информации об авианалетах на Краков и Варшаву.