Зависимость в карьере от женщин была хотя и пикантной подробностью, но не самой непривлекательной стороной биографии Мальборо. Благодаря креативности Маколея, уделившего немало место оценки личности и поступков известного военачальника на страницах своей пятитомной «Истории Англии», у 1-го герцога Мальборо была подмоченная репутация. Не отрицая полководческий талант Джона Черчилля, Маколей представил предка нашего героя распущенным оппортунистом, активно использующим служебное положение ради личного обогащения, готовым предать короля и страну ради собственных карьерных устремлений. Мальборо действительно предал короля Якова II, которому многим был обязан, включая свое звание генерал-лейтенанта и должность главнокомандующего королевской армией. Узнав о готовящемся государственном перевороте с попыткой возведения на престол протестанта (Яков был католиком, последним на британском престоле) голландского статхаудера Виллема ван Оранье-Нассау (1650–1702) и его супруги Марии (1662–1694), дочери Якова II и внучки Карла I, он ничего не сообщил своему благодетелю. Во многом именно благодаря поддержке Мальборо, за которым стояла армия, Славная революция 1688 года прошла без кровопролития, и в Британии началось совместное правление Вильгельма III Оранского и Марии II.
Но даже это предательство было не самым страшным клятвопреступлением. Маколей обвинял Мальборо в том, что во время военно-морской кампании 1694 года по захвату французской базы Брест в заливе Камаре Мальборо написал и передал противнику письмо, раскрыв основные положения кампании. В результате французы смогли подготовиться и экспедиция закончилась провалом, повлекшим существенные потери, включая гибель командующего – генерала Томаса Толлемаша (род. 1651). По мнению Маколея, Мальборо пошел на этот шаг ради возвращения влияния в правительстве и устранения Толлемаша, которого считал конкурентом. Точка зрения Маколея долгие годы была канонической, повлияв во второй половине XIX и в начале XX века на мнение многих, в том числе и Черчилля. Именно из-за этой истории, названной им «препятствием, которое я не мог преодолеть», наш герой долгое время не решался взяться за биографию, понимая, что ему придется давать оценку неблаговидному поступку. Преодолеть «препятствие» помог экс-премьер 5-й граф Розбери. Во время одной из встреч в 1924 году, убеждая своего друга взяться за биографию «потрясающего малого, “герцога Джона”», Розбери дал ему прочитать экземпляр книги Джона Педжета (1811–1898) «Парадоксы и загадки: исторические, юридические, литературные», в котором убедительно обосновывалась ошибочность выводов Маколея. «Педжет высмеивает точность Маколея и постоянно обвиняет его не столько в ошибках, сколько в преднамеренном искажении фактов», – не без удовлетворения сообщил Черчилль супруге. В 1934 году книга Педжета будет переиздана в издательстве
Погрузившись в исторические изыскания, Черчилль обнаружил, что так почитаемый им в молодые годы Маколей не только в этом эпизоде, но и в целом не отличался чистоплотностью в выборе источников, вынося обвинительные вердикты на основе работ заказного характера. «Трудно найти более искусного автора небылиц», – возмущался Черчилль, называя Маколея «мастером колющей риторики и тщательно продуманного пренебрежения» – «нам остается только надеяться, что Правда будет следовать за ним так же быстро, чтобы закрепить ярлык “Лжец” на фалду его элегантного и модного пальто». В погоне за восстановлением исторической справедливости Черчилль сам переступил черту, оказавшись на скользкой дорожке тенденциозности. Он уделил виговскому историку непропорционально большое внимание, не гнушаясь обсуждать не только его произведения, но и личность. Как, например, развенчивая миф о «скупости» своего предка, он сообщил читателям, что Маколей признавался, будто принял должность в Верховном комитете по делам Индии исключительно ради улучшения собственного благосостояния. Пусть так, но какое отношение поступки Маколея имели к истории Мальборо и событиям более чем двухвековой давности? Показательно при этом, что критикуя Маколея, Черчилль продолжил относиться к нему с уважением, позже он будет активно цитировать его в своих произведениях и выступлениях, а в автобиографии напишет, что хотя викторианец и «обманул меня, простофилю», тем не менее он все равно «перед ним в долгу»{223}.
Не исключено, что в своей критике Черчилль обрушился не столько на конкретного историка, сколько на ограниченность исторического метода в целом, когда за разбор и описание выдающейся личности или известного события берутся непрофессиональные исследователи, которые, оперируя непроверенными фактами, пытаются либо произвести впечатление, либо оказать влияние, причесывая прошлое под популярные взгляды настоящего. Черчилль назвал таких авторов «послушным стадом придирчивых крючкотворов, которые слоняются на своих пастбищах, порицая реальность и извращая историю». Не успеют они завершить свои труды, как на их предвзятых творениях расцветает творчество следующего поколения мастеров пера, неизменно добавляющих часть вымысла от себя. И так далее, и так далее: «Длинная вереница историков следуют друг за другом, словно овцы, проходя через ворота ошибок»{224}.
Сам Черчилль, погружаясь в исторические изыскания, решил в очередной раз лично посетить места боевой славы своего предка – Бленхейм, Рамильи, Ауденарде и Мальплаке. Осенью 1932 года он совершил тур по Франции, Бельгии, Нидерландам и Германии (Баварии). Рассказывая издателю о поездке, он назовет ее «волнующим путешествием». «Я был глубоко потрясен видом этих мест и явственно почувствовал, что впервые в жизни способен описать эти сражения», – делился он своими впечатлениями с Фейлингом. В Мюнхене британский политик едва не встретился с набирающим популярность Адольфом Гитлером. Организатором встречи выступило доверенное лицо будущего фюрера и иностранный пресс-секретарь партии Эрнст Ганфштенгль (1887–1975). Впоследствии его дороги с Гитлером разойдутся, и в 1937 году он эмигрирует в США, где устроится советником Рузвельта, с которым вместе учился в Гарварде. Но в момент пребывания Черчилля в Мюнхене Ганфштенгль был у Гитлера на хорошем счету и должен был поспособствовать встрече двух политиков. В беседе с Ганфштенглем Черчилль выразил неодобрение антисемитизма Гитлера. «Я могу понять ожесточение против евреев, которые в чем-нибудь провинились или выступают против своей страны, – сказал он. – Но как можно быть против человека только потому, что он от рождения принадлежит к той или другой нации? Разве человек властен над своим рождением?» По всей видимости, Ганфштенгль передал содержание диалога лидеру НСДАП, который резко охладел после этого к идее со встречей, объяснив, что «Черчилль сейчас находится в оппозиции и не привлекает внимания».
В каком-то смысле Черчиллю повезло, что встреча не состоялась. В дальнейшем ему несколько раз поступали предложения навести визит к фюреру – через посла в Лондоне, а впоследствии имперского министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа (1893–1946), а также гаулейтера Данцига Альберта Форcтера (1902–1952), – но он всегда отказывался. В баварском путешествии Черчиллю не повезло в другом – он заразился тифом. Состояние здоровья оказалось настолько тяжелым, что его даже не решились перевозить в Англию, оставив на две недели в зальцбургской клинике доктора Герхарда Хромады. «Какой же зловещей удачей вы обладаете каждый раз, когда выезжаете за границу», – заметит Марш с аллюзией на биржевой крах 1929 года и недавнее происшествие в Нью-Йорке. Восстановление проходило быстро, но не без последствий. Вернувшись в Чартвелл, Черчилль едва не умер от открывшегося кровотечения тифозной язвы. Его спасла срочная госпитализация в одну из лондонских клиник{225}.
Окружению Черчилля повезло меньше. В июне 1934 года от онкологического заболевания скончался «старейший и дражайший друг» нашего героя – 9-й герцог Мальборо. На следующий день в
Уход родственников совпал с изменениями в штате нашего героя. В ноябре 1936 года его бессменный секретарь миссис Пирман решила перейти на другое место. «Работа на мистера Черчилля означала, что я должна была оставить всю свою жизнь ради него, пожертвовать встречами с друзьями, редко видеть своих детей и практически не отдыхать», – объясняла она свои мотивы{227}. Продолжительность стандартного рабочего дня была не меньше 12 часов. Иногда приходилось работать по 15 часов в сутки, включая выходные. С новым работодателем не получилось, и в итоге миссис Пирман осталась в Чартвелле. В мае 1938 года у нее случился инсульт. Черчилль отправил ее в продолжительный оплачиваемый отпуск, пристально следя за состоянием здоровья. Выздоровление было долгим и безуспешным, в 1941 году женщина скончалась. Черчилль взял на себя заботу о ее детях, выделив пособие на содержание младшей дочери Вайолет Розмари, которой на тот момент исполнилось 11 лет, а затем в течение 7 лет оплачивал ее обучение. После болезни Пирман основная нагрузка легла на Кэтлин Хилл. Ей помогали сначала Олив Хэррингтон, которая вскоре покинула Чартвелл из-за нервного перенапряжения, затем Миллисент Брумхед, которая также не задержалась в штате из-за проблем с сердцем, потом Мэри Шерберн, которая проработала у Черчилля до начала Второй мировой войны, перейдя затем в Адмиралтейство. Впоследствии Шерберн выйдет замуж за инспектора Скотленд-Ярда Уолтера Томпсона, охранявшего нашего героя.
Другие потрясения Черчилля были связаны с многострадальным финансовым вопросом. Несмотря на хорошие гонорары за статьи и книги, денег политику-писателю катастрофически не хватало, и в феврале 1937 года он даже задумался о продаже любимого Чартвелла. «Если нам предложат хорошую цену, мы сможем протянуть еще год-два», – советовался он с супругой. В тот момент кардинальных мер удалось избежать. Правда, ненадолго. Весной следующего года фондовый рынок преподнесет очередной неприятный сюрприз. Основные сбережения Черчилля были вложены в ценные бумаги, стоимость которых резко упала в три раза – с 18 до 6 тыс. фунтов. На этот раз Чартвелл был выставлен на продажу, информация о чем появилась в ведущих газетах: 1 апреля в
Что касается «Мальборо», то Черчилль рассчитывал завершить первый том описанием битвы при Бленхейме. Однако из-за своего многословия, любви к пространному цитированию аутентичных исторических документов, а также желания поведать о своем предке как можно больше стало очевидно, что даже увеличение объема первого тома больше чем наполовину не позволяет осуществить задуманное. Так из двухтомного формата проект был расширен сначала на один, а затем на два тома, превратившись из дилогии в тетралогию. Черчилль завершил первый том на том же самом месте, где Маколей поставил точку в своей пятитомной «Истории Англии» – на кончине Вильгельма III (1702 год). Книга вышла в октябре 1933-го. На следующий год, также в октябре был опубликован второй том, освещающий события до 1705 года. В ноябре Черчилль отметил свой шестидесятилетний юбилей. Торжественная церемония прошла в отеле
Из всех многотомных произведений Черчилля «Мальборо», на мой взгляд, является самым выдающимся. Несмотря на то, что это произведение носит ярко выраженный апологический и хвалебный характер, оно не только поражает своей цельностью, но и представляет интерес множеством выстраданных рассуждений автора по широкому кругу животрепещущих вопросов из области политики, международных отношений, военного искусства, социальных процессов, включая особенности индивидуального развития и продвижения. Не имея возможности провести предметный и подробный разбор тетралогии, остановимся на нескольких принципиальных для творческой и политической биографии Черчилля моментах.
В предисловии к первому тому автор показывает несоответствие между выдающимися достижениями своего предка и памятью о нем у потомков, степень которой варьировалась от безразличия до осуждения. Для Черчилля, которому уже пошел седьмой десяток и который имел за спиной немало успехов, наличие подобного разрыва представлялось темой актуальной и носящей личный оттенок. Опасаясь, что такая же судьба может постигнуть и его, он пытался понять, что вызывает это несоответствие и каким образом его можно сократить. Черчилль показывает, как Мальборо сам допустил ошибку, веря, что «честный человек должен быть оправдан собственными действиями, а не пером писателя», а также настаивая, что «прошлое есть прошлое и его следует предать тишине». Полководец не оставил ни воспоминаний, ни мемуаров, ни дневников о своей насыщенной и противоречивой жизни, которая «известна только благодаря поступкам». Но Черчилль отлично понимал, что одних поступков недостаточно, нужно уметь правильно их преподнести, не забыв рассказать о своей роли в одержанных победах. В этом отношении он считал показательным поведение визави «герцога Джона» – короля Людовика XIV (1638–1715), любое достижение которого «увековечивалось во французской поэзии, шпалерах, картинах и гравюрах». Природа не терпит пустоты. Потребность людей в информации – тоже. «История не может развиваться в тишине», – констатировал Черчилль. «Если нет фактов, будут использоваться слухи», – добавлял он. Даже самый ненадежный источник лучше, чем ничего. Наш герой не допустит подобных ошибок, оставив о каждом мало-мальски важном эпизоде своей жизни подробные описания и объяснения. Причем главный автобиографический труд своей жизни ему еще только предстояло написать{230}.
Другой важный вывод, который сделал Черчилль: несмотря на всю власть в управлении многотысячной армией и объединении интересов двадцати стран, Мальборо был крайне ограничен в своих действиях и решениях. Одним из первых Черчилль обратил на это внимание Дж. Эдмондса, сказав ему в январе 1934 года: «Мальборо видел то же самое, что Наполеон, но он был лишь слугой в суровый век. Наполеон мог приказывать, Мальборо же не мог ничего больше, чем убеждать или упрашивать. Нелегко одерживать победы, обладая такими возможностями». На страницах своей тетралогии он уделит немало места этой особенности, указывая, что Мальборо не имел права беспрекословного подчинения. Он не мог потребовать: «Исполняйте, иначе я вас расстреляю!» или: «Молчите, иначе я освобожу вас от должности». Он имел дело с «двадцатью гордыми, завистливыми, компетентными и не очень коллегами», которых не мог «призвать к дисциплине» и которых был бессилен наказать. «Невозможно оценить внутреннее напряжение полководца, ведущего войну с равным противником при столь паралитическом контроле», – писал Черчилль. По его словам, «пугающий враг был наименьшей проблемой» британского военачальника. «Друзья, союзники, подчиненные – вот кто потреблял все его силы». Сам прошедший через огонь и воду Первой мировой, Черчилль обобщил опыт своего предка, заключив, что «история всех коалиций – это длинное повествование о бесконечных жалобах союзников друг на друга».
Опыт Мальборо, которому «приходилось утверждать свою власть и добиваться одобрения почти каждого шага от различных и часто противоборствующих заинтересованных групп», оказал на Черчилля огромное влияние и определил его собственную манеру поведения в годы Второй мировой войны. Это касалось как внешнеполитических союзов, так и отношений с политиками, военными и гражданскими в собственной стране. В условиях «столкновения мнений, где каждая из сторон имеет сильный довод», когда отсутствие полномочий исключает возможность приказа, единственным выходом, считал Черчилль, является «поддержка собственного авторитета на каждом этапе» принятия решений, «безграничное терпение и умение убеждать». Там, где не помогали аргументы, приходилось обращаться к унижению. «Долгое обучение при дворе научило Мальборо кланяться и протискиваться, довольствоваться вторым или третьим результатом, если это было лучшее, что он мог получить, – признавал он в беседе с Э. Маршем. – У него было гораздо меньше гордости, чем у обычного человека. И это во многом помогло его масштабным планам». Рассуждая подобным образом, Черчилль относил эти выводы и к себе, что контрастирует с его привычным портретом бескомпромиссного лидера, но сам-то он не испытывал иллюзий, отлично зная, чего стоят многие победы и на какие ухищрения приходится идти ради них{231}.
Приведенные выше рассуждения показывают, что, изучая жизнь Мальборо, Черчилль пропускал ее через себя и сверял с собственным опытом. В результате он приходил к выводам и находил закономерности, которые оказали определяющее влияние на формирование его мировоззрения, что нашло непосредственное отражение в его деятельности на посту премьер-министра. В этом отношении тетралогия является не только лучшим многотомным произведением автора, но и уникальным образцом мировой литературы. Существует немного книг, которые бы создавались личностями такого масштаба, как Уинстон Черчилль, и были посвящены анализу личностей такого масштаба, как 1-й герцог Мальборо, и в итоге служили подспорьем и пособием для лидера в столь масштабном кризисе, как Вторая мировая война. При этом важно понимать, что речь шла не о каких-то универсальных секретах управления, познание которых позволяет открыть двери всех решений и разрубить узлы всех проблем. На опасность искать подобные рецепты наш герой указывал еще в «Мировом кризисе», замечая, что «истина войны абсолютна, но принципы ее ведения нужно выводить в каждом из обстоятельств, которые всегда различны; следовательно, ни одно правило не является руководством к действию». Схожую мысль он повторил и в «Мальборо»: «Успех полководца определяется не следованием моделям или правилам, а способностью к абсолютно новому восприятию ключевых фактов и основных сил, которые действуют в нынешней ситуации. Это повара используют рецепты для приготовления блюд, а доктора конкретные предписания для лечения болезней, но каждая военная операция уникальна». Мир слишком сложен, чтобы давать рекомендации. В любой победе важен не только отдельный маневр, решение, жест или действие, приведшие к ней, а совокупность целого набора факторов и обстоятельств. Поэтому так редко можно наблюдать исключительный успех и поэтому «заглядывать слишком далеко нерационально». Черчилль призывал своих читателей вместо поиска готовых ответов сосредоточиться на развитии собственного мышления и умении самостоятельно определять решения в зависимости от ситуации. «Изучение прошлого бесценно как средство для тренировки ума и пищи для размышлений, – подчеркивал он, – но оно бесполезно без способности избирательно оценивать заслуживающие особого внимания факты и их значение, связь и соотношение»{232}.
Помимо постижения истории и формирования своей личности Черчилль также поднял в биографии и более широкий пласт социальных вопросов через сравнение двух эпох. Начав с описания недостатков былых времен, которые характеризовались неприкрытой продажностью и алчностью, непотизмом с назначением близких вместо компетентных, иерархичностью – все решения, отношения и поведение определялись близостью и продолжительностью связей с королевским престолом, – он не слишком обольщался на счет своей эпохи. Работая в те же годы, что и создавался «Мальборо», над своим романом, М. А. Булгаков вкладывает в уста своего героя знаменитые слова, что «люди, как люди», «любят деньги, но ведь это всегда было… в общем, напоминают прежних…». Черчилль делает аналогичное заключение, констатируя, что «любовь к деньгам и зависть к богатым» объединяли век XVII с веком XX. В отличие от Булгакова британский автор идет дальше, показывая, что помимо сходства разные эпохи отличаются, причем не всегда в пользу современности.
Во-первых, ослабло влияние религии. Сам Черчилль не был глубоко верующим человеком, но он признавал важную роль религии как нравственного ориентира. Несмотря на всю продажность и распущенность людей XVII века, они думали о загробной жизни и заботились о спасении своей души. В отличие от теряющих ориентиры потомков они «придерживались стойких взглядов по широкому кругу вопросов веры и, как правило, были готовы заплатить за них своей жизнью». Поэтому в ходу были слово «долг» и выражение «смерть в бою всегда в чести». Во-вторых, прошлая эпоха была более степенна. Люди ценили свое время и не тратили его понапрасну. Не было пустых разговоров и высасывающих денег увлечений. Люди меньше отвлекались на пустяки, больше размышляли, что помогало принимать взвешенные и продуманные решения. Книги читались, а не пролистывались. В поле дискуссий попадало лишь то, что заслуживало внимания, а по «фундаментальным проблемам и угрозам общество придерживалось единодушного коллективного мнения». В-третьих, признавая, что в XVII столетии было много грубости и жестокости, он считал, что XX век достиг «высочайшей эффективности в бесчеловечной и безжалостной войне». Еще в «Мировом кризисе», перечисляя все беспощадные способы, которые люди использовали для истребления друг друга в Первой мировой, он резюмирует: «Лишь пытки и каннибализм оказались единственными средствами, которые не использовали просвещенные, христианские государства». Да и то только потому, что «видимо, “польза” от них была сомнительна». В биографии «Мальборо» он возвращается к этой теме, показывая, что во времена его предка полководцы относились к противнику с уважением: после яростной битвы обе стороны, а «особенно победители», «спасали раненых, вместо того чтобы оставить их, обрекая на мучительную агонию». Если в прошлом еще были какие-то нормы допустимого и запрещенного, то в XX веке «человечество признало их нелогичными, заклеймив старомодными предрассудками». Оценивая средства, которые использовал «герцог Джон» для достижения целей, Черчилль с сарказмом замечает: «В нашу просвещенную и богатую научными достижениями эпоху, возможно, во многих великих странах сочли бы, что если бы он вел себя более безжалостно, то добился бы большего успеха»{233}.
Последнее в перечне (но не по значимости) отличие двух эпох состоит в деградации лидерского начала. Масштаб и сложность событий в XX веке увеличились, но искра лидерства, констатирует британский политик, «потухла навсегда». Поэтому он призывает «не сравнивать современные достижения (за исключением разве что миллионной пропаганды) с личными подвигами, которые свершили немногие великие командующие прошлого». В сентябре 1938 года он скажет экс-премьеру Нидерландов Хендрику Колейну (1869–1944), что основной причиной той «ужасной ситуации», в которой оказались Англия и Европа, является «отсутствие смелости и предвидения» у государственных деятелей. В этих рассуждениях Черчилль-историк уступает место Черчиллю-политику, который считает, что в 1930-е годы мир столкнулся с новой страшной угрозой – агрессивной политикой нацистской Германии. Черчилль использует «Мальборо» для выражения своих взглядов, показывая опасность возвышения Третьего рейха на примере политики Франции в начале XVIII века, испытывавшей «голод по захвату земель соседних государств». Как и в случае с любой гегемонией, притязания Франции не ограничивались установлением «контроля в политической и религиозных сферах». Они включали в себя обеспечение превосходства в «экономических, нравственных и интеллектуальных областях». Устремления Франции представляли собой «одно из самых величественных притязаний на мировое господство, которое когда-либо имело место со времен Антония». Черчилль не просто указывал на амбициозные устремления Франции, но и персонифицирует их в личности Людовика XIV, которого называет «деспотом Европы», «самым худшим врагом человеческой свободы», правителем, которого отличали «ненасытный аппетит, холодная расчетливая жестокость, вселенское самомнение», «всеобщая агрессия» и «разносторонняя тирания».
Столь жесткая характеристика по отношению к почившему два века назад государственному деятелю другой страны не означает, что британский политик питал неприязнь к «королю-солнце». И Франция, и Людовик XIV были принесены им в жертву в идеологических целях для выражения своей точки зрения. И о важности этих взглядов можно судить по тому факту, что Черчилль, этот общепризнанный франкофил, принес на алтарь повествования любимую Францию. На примере французского монарха он показал, что, когда отдельно взятый властный индивидуум теряет связь с реальностью, становясь рабом своих несдержанных желаний и амбиций, он превращается в угрозу не только для окружения, но и для своей страны, а также соседних государств, которые «ежатся от страха и боли». Черчилль предупреждал своих современников, что мир столкнулся с угрозой более страшной, чем Бонапарт или Вильгельм II, и в подобной ситуации ни о каких сделках с тираном не может быть и речи. «Несмотря на все военные условия, мир никогда не может быть достигнут между великими цивилизованными странами, если одна из них грубым и жестоким образом попрала права другой», – настаивал он в последнем томе тетралогии. На примере своего предка он показал, что самым эффективным способом противостояния гегемону является коллективная безопасность. Черчилль говорил об этом в своих книгах, статьях, речах. Его читали, слушали, но не слышали{234}.
Освещение современных политику реалий было лишь одним пластом тетралогии. Хотя для самого автора эта тема была болезненной и потребляла не меньше сил и энергии, чем литературное творчество. По сути, позиция Черчилля по отношению к нависшей над его страной внешнеполитической угрозе предопределила не только его путь в 1930-е годы, но и место, которое он занял во Второй мировой войне.