Снова война, снова Адмиралтейство

Деятельность Черчилля в период Второй мировой войны принято рассматривать в пафосном свете, когда он благодаря своей энергии, прозорливости и силе духа обеспечивал принятие и реализацию правильных решений. Это упрощенный взгляд. Черчилль, действительно, выделялся личными качествами, но военный период не был проторенной дорогой к легким успехам. Это были годы выматывающей и перманентной борьбы – борьбы не только с противником, но и с неподдающимися ограничениями, объективными издержками, системными проблемами и неконтролируемыми коллегами, в ходе которой допускались ошибки и пересматривались взгляды.

Борьба началась с первых же дней работы Черчилля в Адмиралтействе. Возглавляемое им ведомство отвечало за решение четырех основных задач: оборону метрополии и участие в боевых действиях на Среднем и Дальнем Востоке; обеспечение блокады с перехватом торговых судов противника и сопровождением их в контролируемые британским ВМФ порты; переброску Британских экспедиционных сил во Францию; защиту судов, обеспечивающих снабжение Острова, путем организации конвоев. Для решения этих задач требовались ресурсы, которых не хватало. Например, с учетом флотов доминионов в наличии имелось всего 58 крейсеров, а для патрулирования необходимо было не менее 70 боевых кораблей этого класса – тех самых 70 крейсеров, на строительство которых Черчилль отказался выделить соответствующее финансирование в 1925 году.

Ограниченность ресурсов сказалась также на утверждении программы кораблестроения. Черчилль предлагал вместо строительства пяти запланированных линкоров класса King George V («Король Георг V») сосредоточить усилия максимум на строительстве четырех кораблей, которые могут вступить в строй до 1942 года, а также приостановить строительство четырех линкоров следующего поколения – Lion («Лев»), которое было одобрено до начала войны. Против подобных предложений выступил первый морской лорд и начальник Военно-морского штаба адмирал флота сэр Дадли Паунд (1877–1943). Он считал, что подобное изменение приоритетов может привести к быстрому старению Королевского флота после окончания войны, что в свою очередь негативно скажется на защите имперских интересов на Дальнем Востоке. Черчилль, напротив, хотел сосредоточить усилия на защите коммуникаций, обеспечивающих снабжение Острова, и своими предложениями пытался высвободить ресурсы для строительства эсминцев и эскортных кораблей. Этот спор указывал на различие в стратегических подходах, когда для Черчилля главным противником была Германия, а Паунд учитывал вступление в войну Италии и Японии, для борьбы с которыми нужны были современные линкоры. Примечательным было то, что происходил этот спор между двумя главными руководителями Адмиралтейства. В итоге 28 сентября Советом Адмиралтейства было принято компромиссное решение – отложить строительство четырех корпусов линкоров класса Lion на год без переноса конечной даты завершения строительства судов. Черчилль был не удовлетворен подобным решением, но настоять на своем у него не хватило власти и сил{263}.

С другой реалией войны, когда даже в самых тщательно проработанных планах всегда найдется место для неожиданной неприятности, Черчилль столкнулся в середине октября. 14-го числа, проникнув на главную военно-морскую базу Королевского флота Скапа-Флоу на Оркнейских островах на севере Шотландии, немецкая подлодка U-47 капитан-лейтенанта Гюнтера Прина (1908–1941) потопила стоявший на якоре линкор Royal Oak («Королевский дуб»). Погибло более 800 офицеров и матросов, включая командира 2-й боевой эскадры контр-адмирала Генри Блэгроува (род. 1887). Если бы Черчилль не был недавно назначен на свой пост и нес бы персональную ответственность за общую неэффективность и промедление в подготовке к защите Скапа-Флоу в последние предвоенные годы, столь легкое потопление линкора в самом защищенном месте, воспринятое многими как оскорбление, могло стоить ему занимаемой должности. Скапа-Флоу была признана небезопасной, и теперь до завершения работ по ее переоборудованию Черчиллю нужно было определить новое место размещения ВМФ. Он склонялся в пользу базы Розайт на Восточном побережье, которая была хорошо защищена, имела значительную артиллерийскую поддержку и обеспечивала присутствие в Северном море, что служило серьезным сдерживающим фактором для наступательных инициатив противника. Военно-морские эксперты отдавали предпочтение базе Клайд на Западном побережье, считая Розайт более уязвимым для атак с воздуха. Как Черчилль ни пытался убедить своих подчиненных, ему это снова сделать не удалось. Флот перебазировался на время в Клайд{264}.

Помимо споров с коллегами ситуацию осложняли ошибочные суждения самого Черчилля. Он не видел для кораблей смертельной угрозы в подводных лодках и авиации, считая, что с первым позволяет справиться гидролокатор ASDIC, а со вторым – зенитные установки на кораблях. В несовершенстве ASDIC первый лорд убедился после потопления Royal Oak, указав Паунду на «провал наших методов [противолодочной борьбы], которые Адмиралтейство так громко расхваливало до войны». Прозрение в отношении зениток наступит несколько позже – в декабре 1941 года. Черчиллю пришлось пересматривать свои взгляды не только в отношении ВМФ, но и других видов вооруженных сил, а также общей стратегии. Придавая большое значение стратегической авиации, он не видел пользы от ее тактического аналога. По его мнению, она представляла для сухопутных сил «дополнительную трудность». Также стоя у истоков создания танка, он находил, что противотанковые орудия сделали бронемашины неэффективными. Ошибался Черчилль и в отношении будущих противников. Он отказывался признавать угрозу Сингапуру, Австралии и Новой Зеландии со стороны Японии, а в случае вступления в войну Италии рассчитывал на установление контроля над Средиземноморским бассейном в течение двух месяцев. Вместо двух месяцев англо-американским войскам потребуется три года на возвращение контроля над регионом, что же касается Японии, то она не только вступит в войну, но и оперативно захватит Сингапур, создав угрозу для Дальневосточных доминионов. Черчиллю предстояло еще многому научиться, и в первую очередь признанию ошибочности своих принципов, а также способности их пересматривать, отказываясь от неправильных установок{265}.

Черчилль с его не всегда правильной точкой зрения и постоянными спорами внутри Адмиралтейства являлся лишь частью более сложной системы принятия решения, состоящей из трех основных иерархических уровней. Главным органом управления являлся Военный кабинет в составе девяти человек (в том числе Черчилля) под руководством премьер-министра. Далее шел Военный координационный комитет, состоящий из трех военных министров (государственных секретарей по военным делам и по авиации, первого лорда Адмиралтейства), министра снабжения, начальников штабов трех видов вооруженных сил и министра по координации обороны (председателя комитета). На третьем уровне находился Комитет начальников штабов, в который входили начальник Имперского генерального штаба, начальник Военно-морского штаба и начальник Штаба военно-воздушных сил. Комитет начальников штабов включал в свою очередь Комитет объединенного планирования и Объединенный разведывательный комитет. Таким образом, информация в Военный кабинет поступала как минимум по трем каналам: из Военного координационного комитета, напрямую от руководителей трех военных ведомств, а также от Комитета начальников штабов, что приводило к появлению противоречивых сведений и усложняло процесс принятия решений.

Но основная проблема заключалась не в запутанных информационных каналах, а в тех людях, которые приводили эту систему в действие. Отстаивая на протяжении последних нескольких лет политику умиротворения, Чемберлен и его сподвижники не смогли перестроиться с началом войны. Их вид, слова и поведение были лишены наступательного духа. Не исключая возможности перемирия, они с осторожностью относились ко всем инициативам, которые могли разозлить Гитлера и закрыть дверь мирных переговоров. Черчилль тоже размышлял над вопросом перемирия. Когда после разгрома Польши Гитлер в своей речи в Рейхстаге 6 октября 1939 года предложил Британии заключить перемирие, Черчилль направил премьер-министру свою версию проекта ответа, в которой отметил, что рассматривать подобные предложения можно только, если Германия «поступками, а не словами» докажет искренность своих намерений прекратить дальнейшее распространение войны, что означало бы освобождение Польши и Чехословакии от нацистского ига{266}. Но в целом на фоне своих апатичных, осторожных и нерешительных коллег Черчилль выглядел белой вороной. Он был настроен сражаться до конца. Он излучал уверенность в том, что Британия выстоит и одержит победу, он заряжал энергией и олицетворял наступательный дух, он вдохновлял на борьбу и осуждал бездействие. Если четверть века назад он был одним из немногих, кто понимал, что представляет собой современная война и как ее следует вести, то теперь он был единственным гражданским лицом среди руководства страны, кто имел опыт решения схожих проблем и обладал личными качествами, соответствующими тревожной обстановке.

За сорок лет в политике, пройдя и через упоение побед, и через горечь поражений, Черчилль воспитал и развил в себе лидерские качества, которые осенью 1939 года оказались более чем уместны. Одной из граней его лидерства стали публичные выступления, в которых он говорил не от имени своего ведомства, а от имени всей нации. Уже в первый день работы в Адмиралтействе он заявил в парламенте, что начавшаяся война «не является вопросом борьбы за Данциг или за Польшу», это борьба за «спасение всего мира от эпидемии тирании нацизма и защиту всего святого для человечества… это война за утверждение на неприступной скале прав каждой личности и человеческой чести». 26 сентября он вновь взял слово в Палате общин, дав краткий обзор военного положения на море и борьбе с подводными лодками. До этого у курьерского ящика стоял Н. Чемберлен. Сравнивая их выступления, Гарольд Николсон записал в дневнике: в то время как «неадекватность и отсутствие вдохновения» у премьер-министра «стали очевидным даже для его ближайших сторонников», «ощущалось, как моральный настрой депутатов возрастал после каждого слова» Черчилля, который «за двадцать минут никогда еще так близко не подходил к посту премьер-министра». «После заседания в кулуарах даже сторонники Чемберлена перекидывались такими фразами, как “Теперь мы обрели нашего лидера”», – отметил Николсон. Через несколько дней Черчилль выступил по радио, заявив: «Наше нежелание сражаться было высмеяно как трусость. Наше желание увидеть мир безоружным было объявлено как доказательство нашего разложения. Сейчас мы начали борьбу. Сейчас с Божьей помощью и с убеждением, что мы защищаем цивилизацию и свободу, мы будем упорно и стойко добиваться своего до конца». Норман Брук (1902–1967), занимавший впоследствии пост секретаря Кабинета, вспоминал, что именно после этого выступления он «впервые осознал, что Черчилль как раз тот “пилот во время шторма”, который проведет нас через кризис войны». Слушая речь первого лорда, он окончательно убедился в том, что пути назад нет: «Больше предотвращать войну нельзя – мы в состоянии войны; и вот человек, которому можно доверить руководство со всей энергией и решимостью».

Речь главы Адмиралтейства вызвала также одобрительную реакцию Чемберлена. Своей сестре он охарактеризовал ее как «замечательное выступление по радио». Восхищаясь отдельными заявлениями коллеги, в целом Чемберлен не испытывал симпатий к ораторской активности первого лорда, которая выставляла его – главу Военного кабинета – в невыгодном свете. Через несколько недель после обращения Черчилля к радиослушателям премьер-министр подготовил распоряжение, предписывающее всем членам правительства согласовывать тексты и сами радиовыступления с лордом-хранителем Малой печати Самюэлем Хором, 2-м баронетом (1880–1959). Черчилль негативно отнесся к подобным нововведениям. Отметив, что выступления министров продиктованы «их великолепным знанием политики правительства», а также признавая право главы правительства «направлять меня в этом вопросе», Черчилль считал, что если согласования не избежать, то оно должно осуществляться лично премьер-министром. «Я буду ожидать вашего приглашения перед моими выступлениями, и, если я буду чувствовать, что это мой долг, я сам приеду к вам», – заявил он Чемберлену, тем самым дав понять, что всякий раз, когда премьер начнет вмешиваться в составление речей нашего героя, его будут ждать неприятные обсуждения со знающим толк в дискуссиях подчиненным.

Выступления Черчилля продолжились. Негативная реакция – тоже. В конце января 1940 года глава внешнеполитического ведомства лорд Галифакс направил Черчиллю тринадцатистраничный дайджест иностранной прессы, в котором 12 страниц занимали негативные отзывы в нейтральных странах (Норвегии, Нидерландах, Швейцарии, Дании и Бельгии) на очередное выступление нашего героя. Эксперты Форин-офис считали, что «подход мистера Черчилля менее всего продуктивен» для реализации политики привлечения «нейтральных стран на нашу сторону». Галифакс разделял взгляды своих подчиненных. Он предложил Черчиллю, когда тот будет выступать по вопросам внешней политики, предварительно знакомить Форин-офис с тезисами предстоящей речи. «Есть большая разница между тем, что можно говорить в личных беседах и на публике», – менторским тоном заявил Галифакс. В ответ Черчилль объяснил, что не высказывался о внешней политике. Относительно озвученной просьбы, в целом он не возражал знакомить Галифакса с основными положениями своих речей, заметив, правда, «если я сочту, что действительно существует потребность вас побеспокоить». В заключение он добавил: «То, что говорят нейтральные страны, сильно отличается от того, что они чувствуют, или от того, что должно произойти». В приватной беседе он был более откровенен, заявив, что «не давать мне выступить то же самое, как пустить сороконожку, запрещая ей касаться земли»{267}.

Делая себе имя на публичных выступлениях, Черчилль понимал, что для сокрушения противника нужно не только слово, но и дело. Наш герой выступил с тремя наступательными инициативами. Первая операция, получившая название в честь российской императрицы «Катерина» (Catherine), предполагала вторжение в Балтийское море и установление контроля над ним. Это была старая заготовка, относящаяся к идейному наследию адмирала Фишера. Вторая операция – «Морской пехотинец» (Royal Marine) – предусматривала минирование немецких рек с разрушением речной инфраструктуры и нарушением речного судоходства противника. Операцию планировалось проводить совместно с французами, по рекам которых должны были сплавляться мины, британцы в свою очередь должны были сбрасывать мины с воздуха. Третья операция была направлена на прекращение поставок в Германию железной руды, поступавшей из Швеции через Ботнический залив и Балтийское море. В зимние месяцы, когда пролив замерзал, руда поставлялась через незамерзающий порт Нарвик, расположенный на севере Норвегии и имевший железнодорожное сообщение со Швецией. Черчилль предложить заминировать территориальные воды Норвегии и нарушить каналы поставки.

Все три операции встретили стойкое сопротивление коллег. В отношении «Катерины» военно-морские эксперты считали, что ответные действия люфтваффе не позволят решить никаких задач, приведя лишь к существенным потерям с британской стороны. По сути они были правы, но Черчилль продолжил настаивать на своем, обратившись за поддержкой к известному своим наступательным настроем адмиралу флота Уильяму Бойлу 12-му графу Корку и Оррери (1873–1967). Первого лорда даже не смутило, что его протеже исполнилось на тот момент уже 66 лет, и последний раз он командовал флотом пять лет назад. К слову, подобные кадровые решения с предпочтением устаревших и убеленных сединами военных были довольно распространены в то время среди союзников. К ним обращались французские политики, позволив решать судьбу страны героям Первой мировой – ровеснику лорда Корка Морису Гамелену (1872–1958), 72-летнему Максиму Вейгану (1867–1965), 83-летнему Филиппу Петену (1856–1951). К ним обращался и Черчилль, окруживший себя пенсионерами – лордом Корком, адмиралом флота сэром Роджером Кийсом, адмиралом сэром Эдуардом Эвансом (1880–1957), адмиралом сэром Фредериком Дрейером (1878–1956). На что даже начальник Имперского генерального штаба воскликнул: «Мы что, собираемся проиграть эту войну с героями прошлой войны?!» Поняв, что неактуальный опыт прошлых успехов может являться серьезной обузой в изменившихся обстоятельствах, Черчилль быстро перестроится и даст дорогу более молодым именам. Что касается лорда Корка, то сначала он благожелательно отнесся к операции «Катерина», считая ее «полностью выполнимой – рискованной, без сомнения, но по этой самой причине содержащей зерно великого триумфа». Однако Паунд и его эксперты оказались более убедительны, доказав бесперспективность и опасность подобной инициативы. Черчилль не свыкся со своим поражением. В марте 1940 года со своего поста был снят начальник Управления планирования капитан Виктор Данквертс (1890–1944), проявивший особое рвение в критике балтийского наступления. Вскоре от занимаемых должностей были освобождены и три его заместителя, словно в назидание остальным{268}.

У «Морского пехотинца» были противники иного рода. Главный юрисконсульт Форин-офиса Уильям Малкин (1883–1945) подготовил в декабре 1939 года подробный меморандум на предмет юридических аспектов использования авиации для установки плавучих мин, а также рассмотрения вопросов возмездия и ответных действий со стороны противника. Черчилль увидел в этом документе серьезную угрозу своим начинаниям. Опасаясь, что «какой-нибудь испуганный тупица из Министерства авиации начнет искать убежище под юбкой Малкина», он предметно рассмотрел меморандум юрисконсульта и дал комментарий на каждую мысль эксперта. Он нашел рассуждения Малкина о юридической стороне операции «основанными на ложных предпосылках и тщательно продуманными для помех британской стороне с одновременным предоставлением полной свободы действий противнику». Опасения юриста относительно реакции немцев он подытожил саркастической фразой на полях: «Не раздражай их, дорогой!» В целом подход Малкина – «я ничего не могу сделать, пока вы снова не нарушите закон» – Черчилль охарактеризовал как «глупое измышление». На заключительные слова юрисконсульта «поэтому сомнительно, что проект является разумным» он жирно написал – «Чушь». Черчилль также связался с министром авиации, сообщив ему, что главным недостатком позиции Малкина является смешивание на текущей стадии обсуждения технических аспектов с вопросами международного права и государственной политики. По его мнению, сначала необходимо разобраться, будет ли эта операция успешной и к каким ответным действиям противника она приведет, и только потом после прохождения этого этапа выносить обсуждение на уровень Кабинета, который займется изучением более широких юридических и политических вопросов{269}.

На этот раз Черчилль оказался успешным. 6 марта 1940 года Военный кабинет утвердил минирование с использованием четырех типов мин, за установку двух из которых отвечало Адмиралтейство, а двух других – Министерство авиации. Учитывая, что операция должна была проводиться совместно с французами, многое зависело и от них. Сначала в Париже поддерживали идею минирования, называв ее «очень ценной диверсией в тылу врага во время наступления», однако со временем пыл французов поубавился. В конце марта 1940 года во Франции сменился премьер-министр. На смену Эдуару Даладье (1884–1970), который сохранил пост военного министра, пришел Поль Рейно (1878–1966). Последний согласился начать установку речных мин 4 апреля, а к воздушной части операции перейти 15-го числа. Но одного его согласия оказалось недостаточно. Совместное англо-французское решение должен был одобрить французский Военный комитет (аналог британского Военного кабинета). Даладье выступил против, потребовав переноса начала операции на три месяца. В качестве официальной причины была озвучена необходимость географически разнести военные заводы для уменьшения их уязвимости в случае ответных военно-воздушных атак противника. Реальный мотив объяснялся враждебными отношениями между Рейно и Даладье. Черчилль не понимал подобного поведения, восклицая: «Что скажут наши потомки через много веков, если мы проиграем эту войну из-за недостатка взаимопонимания?!» Рейно, который, по словам Спирса, несмотря на высокий пост, являлся «пассажиром в собственном правительстве», не смог переубедить военного министра. 4 апреля на совещание с Даладье в Париж вылетел сам Черчилль. Результат их встречи оказался неожиданным. Британский министр, который был среди союзников самым стойким сторонником «Морского пехотинца», согласился с доводами французов, заявив, что ущемление в результате проведения операции французских интересов «нанесет смертельный удар по союзу». Услышав доклад своего подчиненного, Чемберлен пошутил, что этот эпизод напоминает историю с благочестивым попугаем, который был куплен для обучения хорошему языку своего ругающегося собрата, а в результате сам перешел на бранный лексикон. Французы согласятся начать операцию лишь когда Гитлер перейдет в наступление на Западном фронте. За период с 10 по 31 мая будет установлено свыше 3200 мин на реках Рейн, Мозель и Маас. Однако эти потуги нельзя назвать успешными. Результат растворился в задержках и колебаниях{270}.

Споры относительно Норвежской операции носили еще более запутанный характер, а результат оказался еще менее утешителен. Впервые Черчилль озвучил свои предложения на заседании Военного кабинета 19 сентября 1939 года. До конца года он подготовил несколько меморандумов, обосновывающих преимущества и важность проведения этой операции, но каждый раз его предложения тонули в многочисленных обсуждениях, которые продолжились в следующем году. Потеряв терпение после очередного заседания Военного кабинета, Черчилль признался Галифаксу в «ужасных трудностях, которые ставит на пути конкретных действий наш аппарат ведения войны». За семь недель дискуссий ему пришлось столкнуться с возражениями различных министров, Комитета объединенного планирования, Комитета начальников штабов, Военного кабинета. «Я вижу такую огромную стену помех, уже воздвигнутую или воздвигаемую, что сомневаюсь, может ли какой-то план одолеть ее», – сокрушался политик{271}.

Основными камнями преткновения стали следующие проблемные вопросы: периметр операции, ограниченность ресурсов и нарушение легитимности, каждый из которых усиливался флюидами политики умиротворения, пропитавшими мировоззрение многих представителей британского руководства того времени. Признавая в целом правильность минирования территориальных вод Норвегии, британские политики и военные не могли договориться о составе операции – ограничить ли ее только минированием вод или предусмотреть также захват норвежских портов. В начале января был предложен вариант с расширением операции на Швецию. В середине марта Военный кабинет решил ограничиться захватом Нарвика с последующей высадкой десанта в южной части Норвегии. Все эти варианты требовали участия не только ВМФ, но и сухопутных войск с ВВС, что расходилось с планами руководителей соответствующих видов вооруженных сил, у которых не было ресурсов для подобных начинаний. Начальник Имперского генерального штаба готовился к предстоящему сражению с немцами в Северной Европе, а начальник Штаба ВВС придерживал свои силы для воздушной обороны Острова в случае авианалетов противника. Относительно легитимности даже простое минирование территориальных вод нарушало суверенитет Норвегии. Как и 25 лет назад, Черчилль столкнулся с проблемой нарушения прав нейтральных стран, которые из страха разозлить агрессора и вызвать с его стороны военный ответ отказывались в своих помыслах и действиях давать малейший повод немецким захватчикам для реализации своих коварных замыслов. Ведя борьбу не на жизнь, а на смерть, когда «наше поражение будет означать наступление века варварской жестокости и окажет фатальное воздействие не только на нас, но и на независимую жизнь каждой небольшой страны в Европе», Черчилль считал, что «маленькие страны не должны связывать наши руки, когда мы боремся за их права и свободу». По его мнению, в сложившихся условиях «неправильно и нерационально, когда держава-агрессор получает преимущества, презирая и нарушая все правила», пока другие «прячутся за врожденное уважение к законам». Черчилль был настолько уверен в логике своих рассуждений, что не только изложил ее письменно в декабре 1939 года в одном из меморандумов для Военного кабинета, но и вставил этот документ в свои мемуары. В январе 1940 года он вернулся к этой проблеме, отметив, что «за последние десять лет мы столько раз ущемляли наши интересы из-за никчемных договоров и джентльменских соглашений, которые только джентльмены и соблюдают, что оказались в плачевом положении, зажатые обязательствами». Учитывая огромную свободу действий, которые получают маргинальные элементы, выходя за рамки правового поля, Черчилль считал, что «дети света не должны из-за своих добродетелей сталкиваться с неуместными неудобствами, ведя борьбу с темными силами»{272}.

В результате описанных перипетий и обсуждений срок начала операции был передвинут на 8 апреля. Это было неудачное и запоздалое решение. Во-первых, сама операция потеряла актуальность. Она должна была проводиться в зимнее время, когда замерзал Ботнический пролив, сейчас же в скором времени снабжение Германии рудой должно было возобновиться по летнему маршруту. Во-вторых, немцы первыми нанесли удар. 8 апреля они без сопротивления заняли Данию, а на следующий день высадились в Норвегии. «Нас обвели вокруг пальца», – возмущался Черчилль в беседе с Паундом 10-го числа. Как такое вообще стало возможным, чтобы суда противника смогли беспрепятственно войти в Северное море и достигнуть побережья Норвегии? Неужели британская разведка их не заметила? В том-то и дело, что заметила. Более того, вечером 7 апреля британский флот вышел на перехват, только направление было выбрано из расчета, что немецкий флот направится в Атлантику через северные проливы, а не в Скандинавию. Поэтому центральная часть Северного моря осталась неприкрытой, позволив немцам продолжить осуществление своего плана. Командующий Флотом метрополии исходил из необходимости защиты коммуникаций в Атлантике, рассматривая через призму этой задачи всю поступающую информацию. Черчилль также ошибся, увидев в передвижениях кригсмарине подготовку к решающему сражению на море, о котором он так грезил в прошлой войне и к которой мысленно готовился – в этой. Для захвата норвежских портов на британские суда были погружены соответствующие войска, однако вечером 7 апреля последовал приказ высадить их на берег и направить флотилию в море порожняком. Когда на заседании Военного кабинета на следующий день премьер-министр спросил, состоялся ли выход крейсеров для высадки войск в норвежских портах, Черчилль неожиданно сообщил о том, что все войска сошли на британский берег и крейсеры могут присоединиться к основным силам. Потрясенный этой информацией, премьер-министр воскликнул лишь «Ого!», после чего воцарилась тишина{273}.