«Отвечая на твой вопрос о том, могу ли я это сделать сам, скажу, что в данный момент у меня не лежит к этому душа… Мои картины ничего не стоят, но обходятся мне очень дорого. Да, это правда, иногда я плачу даже кровью и мозгами».
Видимо, Тео волновался по поводу того, что Винсент недостаточно серьезно относится к своему плохому самочувствию, поэтому Винсент написал:
«На этот раз никакой серьезной беды, разве что еще чуть больше страданий и мучений, которые, я надеюсь, пройдут, как только ко мне вернутся силы… В настоящий момент я такой, каким был раньше, и не сошел с ума»33.
Давайте задумаемся над последним комментарием художника. Винсент понимал, что у него тонкая и сложная психика, однако не считал себя сумасшедшим. Если мы вспомним его комментарии по поводу Муриера-Петерсена и Гогена, то поймем, что Винсент не представлял себе творчество без некоторой доли мании. Живопись была для него занятием, требовавшим полного напряжения умственных и физических сил.
Конец января принес Ван Гогу плохие новости. В воскресенье, 20 января, его друг Жозеф Рулен получил повышение и уехал в Марсель. Ближайший друг Винсента покинул город. Августина с детьми еще на некоторое время оставалась в Арле, пока ее муж не нашел в Марселе жилье, и следила за Ван Гогом. Винсент так писал об этом Гогену:
«Его переводят на другое место работы, поэтому он должен на некоторое время расстаться с семьей. Так что нет ничего удивительного в том, что у человека, которого мы с вами одновременно окрестили словом “прохожий”, в один вечер стало тяжело на сердце. При виде происходящих вокруг грустных вещей мне тоже стало грустно и тяжело. Когда он пел колыбельную своему ребенку, его голос приобретал странный тембр, в котором было немного от тона голоса женщины или няни, укачивающей младенца»34.
Винсент всегда был гиперчувствительным человеком, и такой прилив чувств можно сравнить с ощущениями, которые художник испытывал перед своим первым нервным срывом. До отъезда Августины и детей Винсент регулярно их навещал. В конце месяца художник пошел в мюзик-холл на представление пасторали – традиционного провансальского рождественского представления, поэтизирующего прелести мирной и простой сельской жизни35. Это представление было чисто семейным мероприятием, и, скорее всего, Винсент смотрел его вместе с Августиной и детьми. В декабре 1888 года он написал картину «Танцевальный зал в Арле», на ней изображен освещенный газовыми рожками зал, в котором сидит огромное количество зрителей, и на переднем плане мы видим Августину. Именно по поводу этого мюзик-холла под названием Les Folies Arlesiennes незадолго до этого доктор Рей составил отчет, в котором выражал недовольство несоблюдением санитарных стандартов и норм приличия в данном заведении. Зрители на галерке видели под собой все, что происходит внизу в общественном туалете. Кроме того, многие зрители справляли маленькую нужду прямо в углах зала36. Скорее всего, во время посещения Ван Гогом мюзик-холла эту ситуацию не исправили. Вот как Винсент описывал свое посещение представления в письме Тео:
«Естественно, это было представление о рождении Христа, в сюжет которого вплели бурлеск про семью провансальских крестьян. Там был один удивительный персонаж, старая крестьянка, словно сошедшая с картины Рембрандта… У нее была голова, как кремень старого кремниевого ружья. По ее поведению можно было сказать, что она была коварной и сумасшедшей, но потом перед ней появилась мистическая колыбель, и она начала петь дрожащим голосом, а затем ее голос изменился и стал не голосом ведьмы, а ангельским голоском, а потом ангельский голос превратился в голос ребенка, после чего из-за кулис ей начал вторить мягкий и твердый женский голос».
Письмо заканчивается так: «Это, клянусь, потрясающе, просто потрясающе»37. Мы наблюдаем те же симптомы, которые за месяц до этого наблюдал Гоген: повышенная чувствительность к звуку, а также сильнейшая реакция на религиозный символизм и вид женщины, укачивающей ребенка. Несмотря на то что Винсент пытался убедить близких ему людей, что с ним все в порядке, он должен был понимать, что его психическое состояние оставляет желать лучшего. В конце января в его письмах к Тео мы часто встречаем упоминания феномена сумасшествия. Винсент, вообще, считал, что творчество и сумасшествие неразрывно связаны, следовательно, его личная толерантность к сумасшествию всегда была высокой.
«В смысле здоровья и работы дела у меня идут средне. Что, впрочем, удивительно, если сравнивать мое нынешнее состояние с состоянием месячной давности».
Далее Винсент продолжает:
«Повторюсь: или сразу отдайте меня в дурдом (я не буду противиться, если я неправ), или дайте работать со всей силой».
«Зима еще не кончилась. Дайте мне возможность продолжить работу, ну, а если это работа сумасшедшего, дело плохо, но ничего не поделаешь… а если я не сумасшедший, то придет время, и я пришлю тебе то, что обещал в самом начале… Если верить тому, что мне говорят люди, выгляжу я значительно лучше, а в моем сердце слишком много разных чувств и надежд»38.
Ван Гог осознавал, что не все так прекрасно, как ему хотелось бы, и в письме Тео от 22 января неожиданно замечает: «Все меня боятся»39. Через пять дней после написания этого письма к Ван Гогу зашел человек, появления которого он совсем не ожидал: «Вчера ко мне заходил начальник полиции и вел себя очень дружелюбно. Он пожал мне руку и сказал, что, если мне будет нужна его помощь, я могу обратиться к нему, как к другу». В то время Винсент переживал по поводу того, что может потерять контракт на аренду дома, и в этом смысле друг-полицейский ему мог бы быть полезен: «Жду момента, когда надо будет платить за следующий месяц, чтобы обсудить этот вопрос в личной встрече с управляющим»40.
Несмотря на то что полицейский участок находился на другой стороне площади, увидеть начальника полиции было не так-то просто, потому что тот был человеком занятым. То, что начальник полиции навестил художника, который незадолго до этого выписался из больницы, было делом неслыханным и редким. Весьма сомнительно, что начальник зашел к Винсенту просто так, чтобы засвидетельствовать почтение. Скорее всего, он услышал о том, что местные жители недовольны Винсентом. Навести на мысли должна была даже использованная терминология – странно, что начальник полиции приходит в гости, как друг. После такого визита Винсент должен был хорошо задуматься, но он не почувствовал, что ситуация становится серьезной, и по-прежнему заблуждался:
«Все здесь очень по-доброму ко мне расположены, соседи и так далее, ведут себя внимательно и хорошо, словно я нахожусь в родной стране»41.
В этих строках улавливается, тем не менее, что он чувствует себя в Провансе чужаком. Вот что Винсент пишет о своих подозрениях по поводу того, что с головой у него не все в порядке:
«Я действительно осознаю, что во время разговора могу перевозбудиться, но в этом нет ничего удивительного потому, что в старом добром Тарасконе все немного не в себе»42.
Винсент оплатил аренду дома за следующий месяц и написал Тео: «Пока я оставляю дом за собой, потому что мне нужно место для того, чтобы прийти в себя и восстановить свое психическое здоровье»43. В начале февраля он пишет, что его соседи «боятся его», но при этом к нему «добры». Художника кидает из одной крайности в другую, и он постоянно проецирует свои собственные чувства на окружающих его людей, считая, что они чувствуют то же, что и он.
Его психическое состояние становится все более нестабильным, и он решает, что настала пора нанести кое-кому визит.