- Простите, милая Адель, - сказал он. - Сегодня урока не будет. Мне очень нездоровится, и я сейчас должен уйти. Я уже оделся и буквально стоял у двери, когда вы постучали.

    - Вот как... - она смотрела на него с растерянным недоумением.

    - Простите меня, - повторил он. - Я понимаю, что вы огорчены, но... так сложились обстоятельства.

    - Ничего, ничего, я понимаю, - кивнула девушка, поворачиваясь уходить. И уже на первой ступеньке остановилась: - Я разучила увертюру. Вы зададите мне что-нибудь ещё?

    - Увертюру? - Эриксон уже намеревался закрыть дверь, и теперь замер от неожиданности.

    - Да, вы задавали. Из до-минорной сюиты.

    - Ну да, конечно, - кивнул он. - Кхм... Ну что ж, замечательно. Я ничего не буду вам задавать, милая Адель. Устройте себе выходной, отдохните - хорошенько отдохните от музыки. Ну, на крайний случай погоняйте гаммы.

    - Что?

    По её удивлённому взгляду он понял, что ляпнул что-то не то.

    - Простите, дорогая, я что-то совсем плохо себя чувствую, - смутился Эриксон. - Простите.

    И скрылся в прихожей. Закрыл дверь, припал к ней, упёрся лбом в прохладное дерево, вздохнул.

    «Что происходит вообще? - думал он. - Я что, учитель игры на флейте? Я что, Скуле? А кто тогда Витлав Эриксон? Эта девочка тоже назвала меня Скуле. Меня кто-то разыгрывает? Но кто и зачем? Клянусь, я никогда в жизни не видел ни эту Адель, ни сумасшедшую Бернике. Я схожу с ума? Допился. Допился до белой горячки, вот оно как!»

    Оторвавшись от двери, он осторожно приоткрыл её, выглянул в коридор. На деревянной лестнице не было никого. Тогда он вышел на площадку, тихонько прикрыл дверь за собой, потянул, пока не услышал щелчок английского замка. И стал осторожно спускаться.

    Дверь напротив его квартиры открылась. За ней явилась вытянутая лошадиная физиономия с тяжёлой челюстью. Абсолютно лысый череп заблестел в полумраке прихожей. Глубоко посаженные, блеклые и нездоровые глаза старика уставились на Эриксона.

    - Здрасть, - неловко поклонился он.

    - Я вам не позволю, - едва слышно произнёс старик. Эриксон заметил острый кадык, энергичными рывками двигавшийся на цыплячьей шее под дряблой желтушной кожей. Старик мотнул головой, поднял вверх палец и погрозил им Эриксону. - Нет!

    - Простите? - улыбнулся Эриксон, стараясь, чтобы улыбка вышла как можно более добродушной.

    - Не позволю, да, - сказал старик уже громче. - Не позволю, да!

    - Хорошо, хорошо, - смутился Эриксон, боясь, как бы их не услышала Бернике, а то ведь опять заявится требовать денег. Требовать деньги за такую халупу - это просто свинство. Это по меньшей мере бесчестно. - Вы простите меня, господин... э-э... простите, я должен идти.

    - Я вам не позволю! - старик, кажется, даже ногой притопнул.