— До Павловки за пятьдесят!

— А я ей и говорю: что б я тебя, лимитчицу, больше тут не видел, вот твои вещи, вали в свой Мухосранск…

— Давай лучше в «Блу Джинс» или хотя бы в «Томмис», все одноклассницы там закупаются, одна я на рынке!

— Сочные, круглые, лучше не найдёшь!

Надеваю наушники, но звук идёт с прерываниями — опять передавился провод у самого их основания. С досадой снимаю их и убираю обратно в карман.

Обычная базарная болтовня. Раздражает, но всё равно лучше, чем ругань.

Ругань звучит чуть дальше, где молодой мужчина, с почтенной женщиной за компанию, идёт в торговый дом. Он увлечённо что-то рассказывает своей спутнице, сдабривая каждое предложение нагромождением бессмысленного и беспощадного мата. Самым цензурным его предложением было «Вот бы, блядь, сейчас соточку, блядь», и я задумываюсь, о чём идёт речь, о сотне ли рублей, или о ста граммах водки? Видят небеса, я куплю ему целую бутылку, если он пообещает замолчать взамен.

Не в силах сдерживать раздражение от этой тирады, которую мне приходится выслушивать, я прибавляю шаг и опережаю их. Рука тянется к сумке, оправить и придержать, чтобы ни у кого не возникло соблазна лишить меня моего маленького электронного сокровища, что покоится внутри. Паранойя или разумная осторожность? Кто знает.

Наконец, тихая гавань, общепит-пристанище с намёком на некоторую эстетику. Та самая сеть исконно европейских кофеен, где официантам должно приветствовать посетителей, обращаясь к ним «сударь» или «сударыня». Подумать только, зайдёт к ним такой мужик-вот-бы-сейчас-соточку, а они ему: «Приветствую, сударь! Чего изволите, сударь? Сударь, испробуйте венского пирога!»

Венский так венский. Возьму его, раз уж подсознание этого хочет.

Когда персонал не может определиться с полом посетителя, его не приветствуют ни сударем, ни сударыней. Боятся обознаться, то ли мальчики к ним приходит такой щуплые, то ли девочки пошли такие брутальные… Официанты такой народ, лучше будут гадать и тихо переговариваться, когда посетитель отворачивается, но спросить так и не решатся — вдруг обидится, в жалобную книгу настрочит, а то и того хуже — начальство потребует.

Когда персонал боится клиентуры — это называется «европэйский сервис».

Я никогда не понимал причин подобных страхов и обид. Подумаешь — перепутают девочку с мальчиком! Или это стыдно, быть мальчиком? Мальчиков у нас приравняли к преступникам, париям или ещё какой-нибудь группе, к которой стыдно принадлежать? А мальчика боятся перепутать с девочкой — не решаясь задеть чьё-то мужское самолюбие. Что это за «мужское самолюбие», если его так легко задеть?

— Два кусочка пирога, пожалуйста, венского.

— А вы столько съедите?! — деревенский говорок и два полных неподдельного удивления глаза. Изучаю пирог. Кусочки, как кусочки, ничего исполинского.

— Почему бы и нет?

— Вы что, он такой тяжёлый для живота! Возьмите лучше два разных, — говорят мне, указывая пальцем в шоколадный торт. Не люблю шоколадный.

— Но постойте, кусок этого больше, чем оба венских!

— Я отрежу вам маленький, — успокаивают меня снисходительным тоном. Не такой уж и «европэйский» у них сервис, как могло показаться. Я смотрю на неё, как миссис Рид на Джейн Эйр (во всяком случае, надеясь, что это выглядит в подобном роде), но кассирша уже вытаскивает из витрины шоколадный торт. Я вздыхаю и соглашаюсь вслух, что два разных точно будут лучше. Не ругаться же из-за каких-то жалких тортов? Мне и в голову не приходило, что я могу твёрдо сказать «Нет, я хочу два венских». В то время в моём сознании было только две схемы поведения. Одна основывалась на соглашательстве, другая на скандале. Это явилось следствием среды, в которой мне приходилось расти. Там работали только эти схемы, безо всяких альтернатив. Спокойный тон, пусть даже твёрдый, не воспринимался в семье как что-то, на что вообще стоит обращать внимание. Приходилось либо повышать тон, кричать, чтобы тебя услышали, либо подтверждающе кивать, как японец, а дальше делать всё по-своему, а может быть, и вовсе ничего не делать…

Скандалы мне казались не самым достойным средством, которое предпочитали слабые и истеричные люди, вот так и вышло, что к взрослому возрасту единственно приемлемой схемой поведения для меня явилась соглашательская.