Здесь уместно выражение «собака лает, а караван идет» – пословица, обычно произносимая для выражения готовности говорящего продолжать свое дело невзирая на злобную и бессмысленную критику. Пословица считается арабской или персидской, предполагается также тюркское происхождение, как бы то ни было, мы продолжали добросовестно выполнять свои обязанности, поскольку топливо ждали в авиации.

Ежегодно 27 апреля, начиная с 1978 года, в Афганистане отмечается Апрельская (Саурская) революция, в результате которой к власти пришла Народно-демократическая партия Афганистана (НДПА), провозгласившая страну Демократической Республикой Афганистан (ДРА). На праздник нас с командиром танкового взвода Федором Камаловым пригласили от местной администрации города Чарикар. Хотя перекачка топлива шла как обычно, Федор предложил съездить на пару часов на официальную часть на танке, так как БТР был в очередном ремонте и при всем желании на трассу выехать мне было не на чем.

По случаю праздника я надел полевую куртку, панаму, офицерский ремень и почистил ботинки. Чаще на трассу я выезжал просто в куртке или рубашке с засученными рукавами без знаков различия летом или прорезиненной куртке зимой. Федор тоже оделся прилично, как он обычно одевался, когда ездил в полк. Связь у танкистов осуществлялась по рации, в случае чего можно было быстро вернуться на пост.

В назначенное время – 12:00 часов танк, на котором мы прибыли остановился в центральной части города. Нас провели к месту проведения торжественного собрания, размещавшегося во дворе здания местной администрации. Присутствующих было около тридцати человек. На импровизированной сцене был растянут плакат красного цвета с иероглифами на арабском языке и большой портрет Бабрака Кармаля – Генерального секретаря ЦК НДПА, Председателя Революционного совета Демократической Республики Афганистан. Нам указали места в третьем ряду, получалось немного в тени от дерева, стоящего рядом. Устроившись, я поставил автомат между ног. Стали ждать начало собрания. Выступающие по очереди выходили на трибуну и что-то говорили, при упоминании имени Бабрака Кармали все хлопали в ладоши, и мы тоже хлопали. Переводчиком выступлений был Насим – старший лейтенант царандоя (милиции) провинции Парван (с его слов). Насим учился в СССР и неплохо говорил на русском языке, у меня были подозрения, что он работал в отделе безопасности местной милиции. Мог выпить водки, пошутить, позже мы с ним даже подружились.

Торжественное собрание продолжалось около 40 минут, потом всех присутствующих пригласили выпить чай с фисташками в сахаре и пахлавой (восточная сладость в виде пропитанного маслом и сиропом слоеного пирога с начинкой из растертых орехов, сахара и кардамона). Пришлось задержаться еще на 15 минут, чтобы не обидеть, как мы тогда думали, братский нам народ.

После торжественного собрания мы с Федором вернулись на пост и очень даже своевременно. Через полчаса после нашего прибытия на манометре упало давление, перекачку остановили, нужно было выезжать на трассу трубопровода для проверки ее состояния. Бывали случаи, когда на трассу выезжали на танке, если на посту нет другой бронетехники, но в тот день был не такой случай. Я доложил на КП роты, что выехать не на чем и стал ждать указания, что делать. На ГНС-47 у Игоря Павлова в исправности была МТЛБ и решение было, что он сначала проверит свой участок трассы и если не найдет место аварии, то проедет до нашего ГНС-46.

Через два часа перекачка возобновилась, и до нас дошли печальные новости. На участке Чарикар – Баграмский поворот в районе н.п. Дехи-Мискин при устранении аварии патрульно-аварийная команда подверглась обстрелу, погиб рядовой, моторист ПНУ Гуляев Андрей*27. Место, где произошла трагедия, было известно участникам событий того времени, проезжавших мимо обгоревших развалин, на стенах которых были написаны большими буквами «МИНЫ. МИНЫ».

Населенный пункт Дехи-Мискин – было зловещим местом, обеспечивающие охрану трассы артиллеристы не имели обзор как с поста на Баграмском повороте, так и со стороны ГНС-47 совмещенной с постом охраны артиллеристов и танкистов. Периодически в этом месте происходили обстрелы проходящих колонн, и, конечно, трубопровода. Земля и стены зданий были выжжены пожарами.

Примерно через две недели после моего прибытия из отпуска на посту появился комбат майор В. Цыганок. БТР-60ПБ, на котором он прибыл, остановился перед каменным забором. Комбат пальцем подозвал увидевшего его трубопроводчика, стоявшего рядом с ПНУ-100/200 с автоматом и в каске на голове (каски выдали накануне), и распорядился, чтобы его встретил взводному, то есть мне, нужно было подойти и встретить его. Воин-узбек на ломаном русском спросил: «Кто ты такой? У нас есть свой командир и командир роты, больше никого не знаю». Комбата он впервые видел, для воина-узбека других командиров не было, пост покидать без команды командира было нельзя. Комбат побагровел и ненормативной лексикой объяснил воину узбеку кто он и что он хочет. Боец понял, что приехал какой-то большой начальник, помахал рукой, призывая другого узбека подойти, показывая в сторону БТР. Подошел другой узбек и тоже стал что-то спрашивать сидевшего на броне мужчину.

Вот такая картина предстала моему взору, когда я вышел на крыльцо нашего здания. Чтобы не усугублять ситуацию, я подошел к сидевшему на БТР комбату, приложил руку к головному убору и доложил, чем занимается личный состав гарнизона ГНС-46. Не ответив на мое приветствие, комбат начал свое повествование со слов «какого ты тут … делаешь, если бойцы не знают своего комбата, что ты тут развел». Дальше пришлось выслушать много плохого в свой адрес, в адрес ротного и личного состава. По всей видимости, это был его метод воздействия на личный состав, как руководителя. Став к сорока годам майором, ему, наверное, было сложно все воспринимать, служил себе в Германии (ГСВГ) и тут на войну попал – жуть.

Пришлось минут 10–15 терпеливо ждать, когда он «выпустит пар», это ведь армия, и дождаться внятного объяснения причины его прибытия на наш гарнизон. Возможно, по выражению моего лица ему стало ясно, что его отборный мат не имеет существенного воздействия на меня. Комбат спустился с БТР и направился по направлению к зданию нашей дислокации, так называемой казарме – спальному помещению. Мы поднялись на крыльцо перед спальным помещением, комбат развернулся и резко ударил кулаком меня в грудь в область сердца. От неожиданного удара у меня слетела с головы панама, но на ногах я устоял. Бить в ответ было нельзя, все-таки командир, это рукоприкладство, потом могло быть хуже. Дверь в спальное помещение была открыта. Решение пришло как-то само собой, что делать в данной ситуации. Неожиданно для комбата, я развернулся и зашел в спальное помещение, достал из-под подушки свой автомат, вышел на крыльцо, снял автомат с предохранителя, загнал патрон в патронник (зарядил автомат) и наставил на уровне ног комбата. Предупредил: «Еще один шаг – и буду стрелять, сначала в пол, потом тебе уже будет все равно. Лучше совсем убраться отсюда». Физиономия майора поехала, куда-то пропала ухмылка с лица. Он отступил от меня на два шага, предполагаю, думал, действительно ли в него выстрелят. Мои доводы были убедительны, оружие наготове. Он даже не стал смотреть мне в лицо, посмотрел в сторону БТР, на броне никого, моих бойцов не было видно, большая часть занималась строительством бани, моторист стоял в тридцати метрах у насосной, танкистов тоже не было. Мне заполнилась его единственная фраза: «Ты об этом сильно пожалеешь». Комбат майор В. Цыганок развернулся и пошел в сторону БТР. Залез на броню и убыл в сторону Чарикара. Зачем он приезжал, чего хотел, мне так и не известно. Меня поучить жизни таким способом, «сломать через колено»? Да, мужик крепкого телосложения и старше меня почти вдвое, драться с таким сложно, но можно. Только его методы воспитания пусть оставит своим детям, если они у него есть.

Весна входила с свои права. Стали зеленеть луга, верблюжья колючка покрывалась свежими листочками (колючками), распустились листья на деревьях, погода установилась достаточно комфортная, изнуряющей жары еще не было. В роте появился лейтенант Капускин Юрий Владимирович. Тяжело осознавать, что на моей памяти это уже был третий командир взвода связи. Юра, конечно, узнал об этом, как только прибыл в роту и вероятно понимал наши сочувствующие взгляды.

В конце апреля, примерно через неделю после посещения нашего гарнизона комбатом, с очередной проверкой приехал не кто-нибудь из батальона, а сам начальник политотдела бригады полковник Костенко. К нашему большому удивлению полковник был в полной экипировки разведчика, не хватало только каски. На груди был «лифчик» с боеприпасами (где-то около шести магазинов с патронами), на поясе – подсумок с гранатами. Вот он – образец для подражания. Целью его посещения был наш морально-боевой дух и политическая грамотность. Как и предыдущий проверяющий – комбат, Костенко выслушал мой доклад о морально боевом духе гарнизона, не слезая с БТР. Все бы были такие проверяющие. С его напутственных слов как нам служить мне стало ясно, до бригады наш конфликт с В. Цыганком пока не дошел. С чувством выполненного долга Костенко пожелал нам успехов и через десять минут, так и слезая с БТР, двинулся дальше.

Буквально на следующий день с очередной проверкой боеготовности прибыл начальник особого отдела батальона капитан Михайлов (фамилия изменена). Худощавый, подтянутый и очень вежливый капитан стал издалека интересоваться как у нас дела с продовольствием, гигиеной, не было ли рукоприкладства, чем занимался личный состав в свободное от перекачки время и стал задавать другие вопросы, напрямую не связанные со службой. Капитан не стал осуществлять осмотр личных вещей и прикроватных тумбочек, его интересовало другое: как личный состав воспринял конфликт между командиром взвода и командиром батальона, произошедшим неделю назад.

Капитан беседовал отдельно с каждым трубопроводчиком, делал намеки, что взводный, возможно, их запугал, чтобы скрыть инцидент, и предлагал рассказать всю правду начистоту. Последним в очереди был я. Тон капитана резко изменился, из культурного и обаятельного он стал резким: «Как ты смог угрожать комбату? Ты что, в тюрьму захотел?». Вот оно, думаю, прорвало, все-таки комбат струсил и направил ко мне на разборку этого капитана, сейчас он все узнает и раскроет страшное преступление, за которое его наградят или повысят в должности. Выслушав его вопросы, и чтобы было поменьше свидетелей, предложил капитану выйти на свежий воздух и покурить. Ответ у меня был давно уже заготовлен, ничего ты капитан не услышишь ни от меня, ни от моих бойцов, которые мне доверяют как себе. Не ты, а я о них забочусь, не ты, а я их посылаю на сложный участок, а иногда и под пули.

Мы отошли от здания нашей бывшей ветеринарной больницы, я достал сигареты «Столичные» предложил закурить. Рядом с нами «тарахтела» перекачивающая установка ПНУ 100/200М, капитан курить отказался, стоял и ждал пока я закурю и начну рассказывать ему, что произошло. Отношение комбата к личному составу, по всей видимости, было известно особисту. Рассказал капитану момент встречи с комбатом, когда он, не слезая с БТР в грубой форме оскорбил офицера при подчиненных, не гнушаясь крепких слов. Сказал, что готов на это счет написать рапорт и приложить к нему показания бойцов, присутствовавших при этом разговоре, правда, узбеки плохо говорят по-русски, тем более пишут. Но не этого ждал капитан, его интересовало, что было дальше, а дальше дошли до спального помещения, и после осмотра комбат уехал. На мой вопрос, написать ли рапорт о встрече с комбатом или нет, особист повертел пальцем у виска и сказал: «Это наша не последняя встреча, хорошо подумай, где ты находишься и что творишь». Мой ответ был стандартный, что дальше посылать некуда, за нами зеленая зона, ста метров не пройдешь как либо подорвешься на мине, либо еще чего хуже. Капитан развернулся и не попрощавшись уехал.

Историю с комбатом спустили на тормозах, и каких-то видимых последствий, на первый взгляд, я на себе не ощутил. Предполагаю, что придирки со стороны комбата сошли на нет после событий, произошедших в мае–июне 1983 года. Значительно позже, при замене, майор Цыганок припомнил мне этот эпизод.

Май оказался «горячим» в прямом и переносном смысле. Нападки на трубопровод усилились как со стороны душманов, так и со стороны мирного населения. Нищета и разруха непрекращающейся войны вынуждали мирных жителей к диверсиям на трубопроводе. Пропилы, пробоины и даже расстыковки участились. Практически ежедневно перекачка останавливалась на несколько часов. Со стороны вооруженных формирований диверсии были сопряжены с поджогами.

В середине мая на участке между ГНС-47 и Баграмским поворотом, в районе населенного пункта Дехи-Мискин произошло вооруженное нападение на БТР комендатуры. Обстрел вели из гранатомета с обгоревших стен, бронник загорелся. В ответ личный состав открыл огонь. Одновременно прострелили и подожгли трубопровод. По докладу Игоря Павлова на одном МТБЛ он бы не справился, попросил подмогу. В этот момент мы с бойцами получали продукты у старшины на КП роты. БТР, на котором мы прибыли, уехал в полк на дозаправку. Командир роты капитан Алексей Макеев пришел с новостями, что идет «войнушка» на участке Игоря Павлова и что к нам вот-вот прибудут командир бригады полковник Мемех В.И. и комбат майор Цыганок В.