– Пиздец какой-то, – прошептал я, и тут же шлепнул себя по губам. – Извини, вырвалось…

– Ничего, в целом ты прав, – улыбнулась она. – Ну ладно. И вот потом, значит, что было. Я, когда очнулась, сначала ничего не могла – ни двигаться, ни говорить. Лежала п-просто, как бревно. Только смотрела. И так несколько н-недель, или, может, месяцев, не знаю. И рядом был он. Еська. Это было в его доме, понимаешь?

– М-да, – протянул я, предчувствуя нехорошее.

– Он за мной ухаживал. Убирал там… ну, я же не могла даже в туалет сходить. Все время разговаривал со мной на своем языке непонятном. Включал радио или телевизор – может, думал, мне полезно будет. И… гладил, трогал. Целовал часто – руки, ноги даже. Один раз только в губы, – она передернулась. – Больше ничего не делал, не переживай… Точнее, не знаю. Я всё больше без памяти была. Он мне делал к-какие-то уколы, от которых я все время засыпала. Но я н-не-не думаю, что он мог еще что-то. Потом поняла, что это н-невозможно… Только все равно ведь противно, да?

Ее голос дрожал, и я успокаивающе положил ей руку на колено. Она не возражала, и, кажется, вовсе этого не заметила – так захватили ее тяжелые воспоминания.

– А потом ты сбежала?

– Да. Однажды он ушел надолго – на день, или, может, два. Я очень захотела пить, и вдруг поняла, что могу встать. А дальше ты знаешь…

– И там была эта машина?

– Да, стояла у подъезда – п-пыльная, вся в листьях. Это точно Есь за нами ехал, я знаю. Не оставит меня в покое…

Ася изможденно закрыла глаза. Такие обильные словоизлияния, похоже, совсем вымотали ее – обычно такую молчаливую, что за целый день она могла обойтись парой слов, да и то сказанных по крайней необходимости.

Вот так Язь, – с ненавистью подумал я. То бишь Есь, мать его. Физик, блин, теоретик. Творец прошлого. Лучший, нет, единственный друг. Глухой на ухо гитарист, вышивальщик крестиком и гладью, матерщинник, выпивоха, бесстрашный казанова и болтливый интеллектуал. Заводила, харизматик, свой в доску парень. Наследник сибирских шаманов, чтоб они все передохли. В смысле – в гробу на своих оленях перевернулись… Но как же он нас нашел? И зачем? Чтобы я не узнал о его гнусностях?..

– Ты думаешь, он знает, где мы? Знает, что ты отправилась к родителям?

Она только жалко улыбнулась. Мог и не спрашивать – если бы я не нашел Асю в старой квартире, то сам отправился именно сюда. Я так разозлился, что чуть не пролетел на полном ходу нужный съезд, но в последний момент Ася, перегнувшись боком через рычаг, испуганно стукнула меня твердыми, неживыми пальцами протеза. Я вынырнул из размышлений и еле успел завернуть.

Вскоре мы были на месте. В когда-то большом и процветающем, а ныне всеми забытом селе Зупатые Узды, подарившем миру Асю… и Стаса. Дела тут обстояли, кажется, совсем неважно. Мы медленно плыли по заросшей деревенской улице – мимо еле видных в тумане домов с заложенными горбылем окошками. Несмотря на непозднее время, навстречу нам не вышла ни одна живая душа – не видно было ни селян, ни коров; даже собаки, обычно с раздражением встречающие чужаков, молчали. Ася, затравленно озирая это безмолвие, молча указала мне, где остановиться – сам я был здесь только раз, и то в настолько измененном состоянии тела и духа, что вряд ли мог распознать нужный двор.

Дощатые, черные от грибка ворота были прикрыты, но не заперты. Петли настолько закисли, что мне пришлось навалиться на них всем телом – и только тогда мы смогли протиснуться через образовавшуюся щель. В саду тоже царило неопрятное буйство природы: когда-то ухоженные грядки были сплошь покрыты лесом крапивы, а в ней секвойями возвышались гигантские, раскидистые, сухие по случаю осени зонтики укропа (а может, и не укропа – я не силен в ботанике). Беседка, которую я смутно помнил белой и нарядной, теперь стояла унылым скелетом из жердей, а на внешне еще крепком, лишь слегка осевшем доме, висел огромный, бурый от ржавчины замок.