– Да что ты завелся-то? Там картохи этой… на полдня. Сиди дома, отдохнешь хоть. Я п-просто задумалась, как мы теперь вообще будем – я там, ты здесь…

– Всё равно, – по инерции сказал я, остывая, – надо было раньше сказать. И мы могли бы что-то придумать. С нами и с твоей мамой.

– Ну вот, сейчас у т-тебя есть возможность что-то придумать, – печально улыбнулась она.

– То есть ты точно решила ехать?

– Да. П-прости.

Я вдруг почувствовал странное воодушевление. Мелькнула мыслишка о том, что если Ася будет торчать хрен знает сколько на матушкиных грядках, то, значит, Нина… Да нет же, болван! – я мысленно врезал себя по башке, ужасаясь собственной подлости. Всё, в жопу всех этих Нин, Оль, Лен, Насть и прочих шлюшек, которые спят и видят, как бы спустить перед первым встречным юбку. Хватит… Буду монашески сидеть один и писать свои долбанные рассказы, и может быть, если меня все оставят в покое, то начнет что-то получаться. Максимум – пиво по вечерам… И вообще, подумал я, радоваться можно только тому, что небольшая разлука пойдет нам обоим на пользу. Буду приезжать к ней… ну, скажем, на выходных. Или через выходные. И все будет хорошо.

– Ты не скучай, пожалуйста, – тихо сказала Ася. – Я же все равно буду с тобой, п-просто издалёка. И буду думать о тебе все время. Буду приезжать к тебе на выходных… И все будет по п-прежнему. Да?

– Нет уж, – вздохнул я. – Лучше я к тебе. Через выходные…

– Хорошо… я тебя люблю.

– Я тоже.

Мы молча пошли дальше. Ежевечерний променад, мать его. Ася считала такие прогулки полезными для фигуры (она находила себя полноватой, и, черт возьми, была права в некоторых деталях – хотя сам я в глубине души признавал, что ее округлые формы при близком контакте гораздо приятнее селёдочных ребер иных диетических красавиц). Ну а мне, в то время еще не озабоченному своей внешностью, в качестве мотивации позволялось прихлебывать во время моциона из бутылки. Я полез в рюкзак за очередной, третьей или четвертой порцией, предложил жестом Асе – она отказалась, немного по-птичьи покрутив головой.

– Ты точно не будешь грустить? – с сомнением спросила она.

– Не дождешься, – попытался пошутить я, но вышло слишком черство, и она, кажется, теперь уже точно обиделась.

Сквозь алкогольную дымку в моей душе внезапно прорвалась щемящая жалость. Как же бедняжке Асе не повезло! Такой непутевый мужик рядом с ней, беленькой, маленькой, аккуратной, и никуда уже не денешься: от первой любви, как понимаете, самой сбежать невозможно… Да тут еще и мама эта больная, и вообще – скажите мне на милость, ну в чем может быть смысл жизни такого хрупкого, милого, но совершенно незначительного существа? Что ждет ее впереди, кроме разлуки со мной и картофельной ботвы? Кто, если не я, сможет сделать ее счастливой – пусть и положив на это собственную, еще, может быть, интересную жизнь? Никто. Так что давай, приятель… скучно, не скучно, а это твоя единственная и неповторимая женщина. Именно она, а не беспечная потаскушка Нина. Так что возьми себя в руки и сделай уже для нее что-то стоящее.

Почувствовав настоятельную потребность сказать что-то приятное, я притормозил и аккуратно поставил пиво на асфальт:

– Послушай, Нина… – радостно начал я, и тут же осекся, холодея. – То есть, тьфу, Аська!

Пока до нее не дошло, я выпалил первое, что пришло в голову:

– Давай поженимся!

Я схватил ее за руки (обе живые, теплые), и наклонился, чтобы поцеловать, но она скривилась от запаха перегара и вырвалась. Я ощутил себя конченным идиотом.

– П-протрезвей сначала, милый, – пробормотала она, судорожно вжав подбородок в грудь и, резко развернувшись, шагнула с тротуара на переход.