Соньке не нравится, каким тоном я это спрашиваю, поэтому кокетливо выкручивается:

— Тебе бы тоже не мешало поторопиться. Хотя бы на свидание.

— Я под домашним арестом, — вздыхаю я. — Да и никто не зовет. Видишь же, в окна не лезут, не звонят, цветы не присылают.

— Может, у него случилось что-то.

Жаловаться Соньке о том, что я ревную Антона и злюсь его молчанию, мне не хочется. Это мои собственные тараканы, которых надо вытравить.

Я провожаю ее до двери, где беру с нее обещание, что она не потеряется и на днях обязательно снова забежит.

— А с Радиком вы правильно разделались, — шепчет на прощание, целуя меня.

Ей он не нравился не потому, что носил штаны. Она видела то пренебрежение ко мне, которое я не замечала в силу своей увлеченности. Радик был смелым, в районе его уважали, девчонки за ним бегали. Я даже гордилась, что он выбрал именно меня. Не понимала тогда, что выбирать должна была я!

Едва прощаюсь с Сонькой, как в коридоре появляется еще одна близкая мне дама, собирающаяся на выход. В вечернем платье, с прической и макияжем, мама надевает серьги перед зеркалом и просит меня достать коробку с ее дорогими туфлями на шпильке.

Мне не надо растолковывать, куда она так охотно нарядилась. У мамы свидание. А у меня — воспоминания.

Выставляю перед ней туфли и коротко желаю:

— Приятного вечера.

Уйдя в комнату, плюхаюсь в кровать, заматываюсь в одеяло и, отвернувшись к окну, испытываю горькую жалость к себе.

— Катюш… — Мама тихонько входит в комнату и, присев на край кровати, поглаживает меня. — Не обижайся на меня. Я всегда готова поговорить. Только скажи.

— Иди, мама. Лев Евгеньевич ждет.

— Подождет — не облезет!

Я переворачиваюсь, посмотрев на улыбающуюся маму. Что с нее требовать? Объяснений, почему всю жизнь скрывала от меня, кто мой отец? Ей так-то за аборт заплатили. Она меня уберегала.

— Мам, я не обижаюсь на тебя. Правда. Ты иди. За меня не беспокойся. Дом со всех сторон охраняется.

Она наклоняется, целует меня в лоб и, засмеявшись, подушечкой большого пальца начинает стирать с него губную помаду.

— Забыла, что губы накрасила. Теперь у тебя лоб блестит.