— Капет, давай петь, — приказал Симон, — ты должен доказать гражданину доктору, что ты хороший республиканец и совсем забыл, что ты сын австриячки; споем песню о госпоже Вето! Живей! Пой! Слышишь?
Наступила небольшая пауза, затем мальчик поднял распухшее лицо и, устремив взор своих голубых глаз на лицо сапожника, проговорил твердым голосом:
— Гражданин, я не стану петь песни о госпоже Вето; я не забыл мою милую маму и не могу петь о ней ничего дурного; я люблю свою маму и…
Голос мальчика зазвенел и оборвался; он залился горькими слезами, но, прежде чем поднятый уже кулак Симона опустился на голову маленького мученика, с постели раздались громкие крики:
— Симон, поди сюда!.. Помоги мне, вынь нож из моего сердца, я умираю, — кричала Жанна Мария.
— Какой нож? — воскликнул Симон, подбегая к больной.
— Тише, — прошептал доктор, — она бредит. Ты должен беречь ее, гражданин, а то она умрет. Я сейчас пришлю ей успокоительное лекарство. Завтра утром я приду опять. Не забудь, Симон, что больной прежде всего нужен покой, а то у нее может сделаться нервная горячка.
— Моя жена и нервы!.. — проворчал сапожник по уходе доктора. — Первая вязальщица гильотины, и вдруг нервы и слезы! Надо беречь ее, а то, чего доброго, она умрет и оставит меня одного с этим противным мальчишкой! Иди, Капет, в свою камеру и не смей показываться мне на глаза, а то я задушу тебя!
Ребенок снова пробрался в свою каморку, сел на пол, сложил ручонки и устремил взор своих больших голубых глаз на потолок. Сверху ясно доносился звук шагов, и счастливая улыбка озарила лицо мальчика. «Это, наверно, моя милая мама гуляет по комнате, потому что ей нельзя больше выходить на башню, — прошептал он. — Мама, моя милая мамочка, как я люблю тебя!»
Ребенок поцеловал кончики своих пальцев и послал воздушный поцелуй по направлению к потолку. Людовик ничего не знал о смерти своей матери; даже у Симона не хватило мужества сообщить ему об этом, и в мрачном одиночестве заключения мысль о матери была единственной отрадой мальчика. Он вспоминал о счастливых днях, когда был с матерью, представлял себе ее лицо, ласковую улыбку и в таких отрадных мечтах незаметно заснул. Он видел во сне маму, тетку, сестру и даже гражданку Симон, которая смотрела на него с ласковой улыбкой, взяла на руки, обнимала, целовала, просила простить свое скверное отношение к нему, и слезы градом лились у нее при этом из глаз.
В эту минуту открылась дверь, и послышался грубый голос.
Этот голос разбудил мальчика; он открыл глаза и посмотрел вокруг; это все был сон, но он так ясно видел всех, а в особенности гражданку Симон и чувствовал ее объятия; мальчик провел рукой по лбу и почувствовал, что его волосы были совсем мокры, как бы смочены слезами.
— Что это значит, Жанна Мария? — спрашивал в это время сердитый голос Симона. — Зачем ты вставала с постели и зачем тебе понадобилось ходить в комнату этого мальчишки?
— Ты ушел, надо же мне было посмотреть, что он делает, — застонала она. — Я посмотрела, не убежал ли он, чтобы нажаловаться на нас Конвенту.
— Пожалуйста, лежи спокойно, Жанна Мария! Я больше не оставлю тебя одну с этим мальчишкой. Вот лекарство, которое прислал доктор, а завтра он придет опять. Успокойся, Жанна Мария, тебе скоро будет лучше.
На следующее утро доктор Нодэн пришел снова; сапожник поднялся в верхний этаж к принцессам и велел маленькому Капету оставаться в передней и, если придет доктор, открыть ему дверь.
Когда вошел доктор, в комнате, кроме Людовика, никого не было; дверь в соседнее помещение, где лежала Жанна Мария, была закрыта.
— Сударь, — прошептал мальчик, — вы были вчера так добры ко мне и спасли меня от побоев; мне очень хотелось бы поблагодарить вас.
Доктор ничего не ответил, но так ласково посмотрел на мальчика, что тот отважился продолжать свою речь.
— У меня нет ничего, — проговорил он, покраснев, — чем я мог бы выразить вам свою благодарность; вот только эти две груши, которые мне дали вчера на ужин. Вы очень обрадуете меня, если возьмете их.