Сады, стихи и женщины ⅩⅧ века — всё это, так живо представшее в моём воображении, почти неуловимо перекликалось с обстановкой, в которой жила Цзян Цин здесь, на юге. Хотя она не располагала знаменитым парком «Дагуаньюань» из «Сна в красном тереме», на время кантонского уединения ей было предоставлено кое-что похожее: усаженный орхидеями парк, простиравшийся от виллы до реки Чжуцзян. Однажды в конце утренней встречи, во время которой она увлечённо говорила о меняющихся проблемах культурной революции, Цзян Цин предложила «переменить декорации»: почему бы не встретиться после полудня в парке среди орхидей?

В этот заросший сад мы пришли отдельно от Цзян Цин. Нас вела Чжан Ин. Мы пробирались по извилистой тропе, усаженной сотнями самых экзотических орхидей. Осторожно ступая, мы проходили под затейливыми портиками, между искусно высаженными клумбами, мимо павильончиков для чаепития, через арочные мостики, перекинутые над искусственными ручьями и прудами. Для довершения этой идиллической картины не хватало лишь учёных, степенно прохаживающихся в длинных мантиях, и слуг, согнувшихся в три погибели. Наконец впереди появились смутные очертания круглого павильона. На веранде сидела Цзян Цин, одетая в платье из светлого шёлка, и смотрела на пруд, покрытый цветами лотоса.

Когда мы приблизились, она весело приветствовала нас, сидя в широком плетеном кресле и не прекращая своей, как она объяснила, «работы»: вынимая поочередно из стоявшей рядом корзины орхидеи редких сортов, она укладывала каждый цветок между двумя листками промокательной бумаги, натянутыми на лёгкие деревянные рамки (сделанные телохранителями), которые крепко связывала друг с другом. «Вы можете сфотографировать меня за работой»,— разрешила Цзян Цин, продолжая заниматься своим делом и одновременно смеясь и разговаривая. Я сфотографировала её. Несмотря на яркое дневное солнце, телохранитель применил фотовспышку, чтобы осветить её фигуру. Вдруг Цзян Цин стало стыдно, что её фотографируют в таком фривольном виде. Она подошла к балюстраде, придала лицу официальное выражение и сфотографировалась на фоне пруда, заросшего лотосом.

— Теперь моя очередь,— заявила Цзян Цин, направляясь к своему сложному швейцарскому фотоаппарату, установленному на штативе в другом конце веранды. Накрыв голову куском потёртого голубого бархата, она долго наводила объектив, после чего быстро делала снимки, иногда тихим голосом прося переменить позу или место. Кассеты с плёнками она передавала телохранителю для проявления. Сфотографировав меня, она стала снимать остальных присутствовавших.

Подали ароматный чай, заваренный на цветах орхидей, и все собрались под навесом павильона. Здесь, получив букеты редких цветов из сада, мы беззаботно болтали, рассматривая птиц в изящных клетках. Потом Цзян Цин предложила нам спуститься к пруду, где плавали золотые рыбки, отливавшие всеми цветами радуги.

Глядя на мелькание рыбок, Цзян Цин почему-то вспомнила о лошадях: как хорошо на них ездить и брать призы. С лошадей она перевела разговор на людей: суметь завоевать их симпатии и преданность — большое искусство. А как моё мнение? Цзян Цин задавала каверзные вопросы, и мы обе смеялись. Она предложила продолжить беседу вечером.

— Переоденьтесь к обеду,— сказала мне Цзян Цин.— Наденьте что-нибудь посветлее. Почему вы пришли в тёмном платье, если знали, что я буду снимать на цветную плёнку?

Я объяснила, что одеться так мне посоветовали Юй и Чэнь.

— Никогда не надо слушать других,— заявила Цзян Цин.— Нужно всегда самим принимать решения. Надевайте то, что вам больше нравится и в чём чувствуете себя удобнее.

Вечером, когда мы вновь встретились, на ней по-прежнему было светлое шёлковое платье. Я пришла в блузке, сшитой из материала в горошек, и в расклешенных белых брюках. Мой наряд, кажется, понравился Цзян Цин. Через несколько часов, около полуночи, она снова вспомнила о своём фотоаппарате, установленном на этот раз в помещении. Чтобы создать более естественный фон, она велела Сяо Цзяо внести несколько больших пальм в кадках. Было включено электрическое освещение. Перед фотографированием Цзян Цин попросила меня привести в порядок волосы — вьющиеся, но обычно растрёпанные. «Они у меня непокорные, хотя и не революционные»,— сказала я. Рассмеявшись, Цзян Цин отвела руку от фотоаппарата, дожидаясь, пока я причешусь.

Наконец Цзян Цин кончила фотографировать, и вновь наступила моя очередь. «Плёнка цветная?» — спросила она, увидев, что я взялась за свой фотоаппарат. Оказалось, что камера заряжена чёрно-белой плёнкой. Цзян Цин напомнила, что ей больше нравятся цветные фотоснимки. Я ответила, что знаю, но что чёрно-белая пленка позволяет запечатлеть более тонкие черты внешности и характера. Она ничего не сказала, однако на её лице обычное оживление сменилось маской строгой официальности. Разглядывая её через видоискатель, я подумала, насколько же она выглядит естественнее и привлекательнее, когда не обращает свой взор к грядущим поколениям.