С выражением она декламировала наизусть длинные стихотворные отрывки, иногда прерываясь, чтобы вставить замечание личного характера, например, о том, как прекрасно читают стихи её дочери. Как-то, увлёкшись рассказом, она взяла с колен большую полотняную салфетку и, повязав её на шее, подложила второй конец под тарелку, создав нечто вроде мостика между подбородком и столом. Со смехом она заявила, что без нагрудника пачкает своё платье, как ребёнок!
Сосредоточившись в течение многих часов на мире изысканных и элегантных персонажей из «Сна в красном тереме», она, казалось, вновь начала чувствовать себя женщиной. Однажды она что-то сказала стоявшему за спиной телохранителю, который тут же принёс большую продолговатую коробку из простого картона. Радуясь, как девочка, она сняла крышку и, подобно фокуснику, стала извлекать одну за другой длинные плиссированные чёрные юбки.
— Люблю юбки,— заявила Цзян Цин, раздавая их присутствовавшим женщинам (исключая меня).— Летом в них гораздо удобнее[341].
Никогда раньше я не видела в революционном Китае одежды, столь явно пошитой на заграничный манер. На вопрос, откуда это, последовал ответ: «Из магазина „Дружба“».
Для Цзян Цин не имело значения, что магазины «Дружба», согласно официальной установке властей, предназначались исключительно для иностранцев. Судя по фасонам юбок, розданных Цзян Цин, китайские закройщики всё ещё ориентировались на устаревшие образцы: полных советских матрон, пребывавших в Китае в 50‑х годах.
На следующий день, когда мы вновь собрались для беседы, на всех присутствовавших китаянках были новые чёрные плиссированные юбки, подаренные Цзян Цин; из-под юбок виднелись белые лодыжки и икры, раньше спрятанные от солнца. Сменив привычные брюки на юбки, они чувствовали себя неловко, всё время поправляли их на коленях, расправляя складки и, видимо, не понимая, для чего они предназначены.
Ⅴ
Свою дочь Ли На, когда та была ещё маленькой, Цзян Цин учила правильному пониманию «Сна в красном тереме» — с позиций классовой борьбы, которой они с Мао посвятили всю жизнь. Председатель также рекомендовал молодым членам компартии не проявлять чрезмерного интереса к любовным похождениям героев «Сна в красном тереме», а сосредоточиться на развитии темы классовой борьбы, приняв во внимание то, что в результате этой борьбы более 20 действующих лиц романа погибает, а жизнь сотен других персонажей зависит от милостей богачей; так, пока служанки пользуются благосклонностью хозяев, они чувствуют себя сравнительно независимыми, но, лишившись её, погибают.
Юй Пинбо, занимая идеалистические позиции, придумал искусственное и произвольное объяснение событий, происходящих в романе, и взаимоотношений действующих лиц. Анализируя главу, посвящённую вечеринке по случаю дня рождения Баоюйя, он прибегает к помощи рисунка, на котором показано, где сидел каждый из присутствовавших на торжестве. Но всё это было лишь плодом его воображения. Кроме того, Юй Пинбо сделал нелепое заявление, будто бы два главных женских персонажа, Дайюй и Баочай, представляют собой две стороны одного образа. Почему он пришёл к такому выводу? Это был абсолютный
И Дайюй, и Баочай аристократки. Однако при внимательном чтении обнаруживается, что Баочай принадлежит к высшим слоям аристократии, а Дайюй — всего лишь сирота, проживающая в доме Баочай. Поэтому Баочай, разумеется, угнетает Дайюй. Та по наивности пытается сопротивляться, но затем отказывается от своих попыток, не в силах причинить боль другим.
Автор восхваляет красоту Баочай, её белую кожу, красные губы, глаза, как два абрикоса, круглое, как тарелка, лицо (безусловно, по нынешним стандартам подобная внешность не выглядела бы привлекательно, поспешно добавила Цзян Цин). Внешность Дайюй автор описывает иначе, по существу критически. Он никогда открыто не восхваляет её красоту, а лишь говорит о длинных чёрных бровях и раскосых, как у феникса, глазах. Дайюй задыхается при ходьбе, и вся она «словно тонкая ива, пригнутая ветром к земле». Различие в характерах двух девушек выявляется в описании их комнат бабушкой Лю Лаолао. У Дайюй комната, как у юноши, вся завалена книгами; во времена Лю это не считалось нормой.
Баочай не лишена честолюбия: однажды она даже пыталась сдать экзамен при дворе[342]. А Дайюй воспитана и образована, как юноша. Баочай живёт в довольстве, а Дайюй — в нужде: она пролетарий. Конечно, представления Дайюй аристократические, но это понятно с учётом условий того времени. Баочай же происходит из купеческой семьи, связанной кровным родством с императорской семьёй[343]. И несмотря на такие коренные различия, Юй Пинбо утверждает, что эти две женщины олицетворяют две стороны одного образа.
Все действующие лица, описанные Цао Сюэцинем, принадлежат к аристократическому классу. Но двое самых выдающихся из них, Баоюй и Дайюй,
Баоюй, хоть и в какой-то ограниченной сфере,— истинный бунтовщик. Он упорно твердит, что все книги верны, кроме основных четырёх («Великие и малые оды», «Великое учение», «Учение о середине» и «Мэн-цзы» — главные классические произведения конфуцианства)[344]. Ему надоела классическая литература, и он отказывается покинуть родной дом, чтобы отправиться изучать серьёзные книги и искусство управления. И это лишь одно из многих проявлений его бунтарства против официальной власти. Баоюй говорит, что главный стимул, побуждающий гражданских чиновников служить императору,— это жажда славы: некоторые честолюбивые чиновники идут так далеко, что совершают самоубийство на глазах у императора — лишь бы прославиться. Баоюй заявляет, что генералов совсем не заботит безопасность императора; единственная причина, почему они, а также гвардейцы, солдаты и прочие идут на войну,— это стремление добиться славы и наград.
В отличие от Баочай, Дайюй ограничена в средствах. Ежемесячное пособие, получаемое от бабушки,— таков её единственный источник существования. Но и эти деньги она тратит не на себя. Получив пособие и другие вещи, она тут же раздает их нуждающимся[345]. Если бы Дайюй и Баоюй дожили до наших дней, мрачно заметила Цзян Цин, то их называли бы крайне правыми. Но это далеко от истины. Потому что с точки зрения исторических условий того времени совершенно очевидно, что они были решительными противниками феодализма. Даже в своей романтической любви и сексуальных отношениях Дайюй и Баоюй выступают как бунтовщики против феодального аристократического класса. Это удивительно!
— Моё понимание первых пяти глав, может быть, не во всём правильно. Я ведь не очень большой эксперт по проблемам этого романа,— подчеркнула Цзян Цин.
Роман следует проанализировать, пользуясь методом диалектического материализма. Вся проблематика романа сводится к одному коренному вопросу: каким образом относиться к культурному наследию? Ху Ши и Юй Пинбо рассматривали «Сон в красном тереме» как роман — описание биографии действительно существовавших людей. Но не будет ли правильнее считать, что этот роман лишь по форме биографический? Разве в нём не содержится широкая обобщённая картина китайского общества? Разве это произведение — не образец критического реализма, дополненного романтизмом? Разве это лишь пример вульгарной литературы, описывающей тривиальные любовные и прочие похождения существовавших людей? Не следует ли нам признать, что Баоюй и Дайюй действуют как бунтовщики?
Ху Ши и Юй Пинбо вели свои дискуссии вне КПК. Однако после 1960 года к их позиции стали относиться как к проблеме, затрагивающей интересы партии (что привело к активизации дискуссий о литературном наследстве). В 1962 или в 1963 году, когда Цзян Цин осуществляла различные культурные проекты в Шанхае, она имела дело с заведующим отделом пропаганды Восточнокитайского бюро КПК Ся Чжэннуном, которого Цзян Цин и её окружение считали «хорошим товарищем», хотя позднее выяснилось, что он не заслуживает их доверия. Однажды в беседе с Цзян Цин об исторической подоплеке романа он заявил, что парк под названием «Дагуаньюань» (как в романе) обнаружен в Пекине[346]. Цзян Цин ответила, что если это правильно, то название романа «Сон в красном тереме» следует изменить на «Историю путешествий Цао Сюэциня»! Но её собеседник не понял, что она имела в виду, саркастически заметила Цзян Цин.
Роман Цао содержал такую критику по адресу правящего класса, что власти запретили его (он был включен в разряд «запрещённых книг»). Но запрет, сохранявший силу до конца правления последней династии, лишь усилил привлекательность романа. Люди так стремились иметь первоначальный, не подвергнутый цензуре текст романа, что готовы были платить по нескольку унций серебра за копию оригинала. Создание на протяжении многих лет рукописных копий неизбежно привело к возникновению различий между отдельными изданиями. И тем не менее первоначальная острота романа сохранилась — время не притупило её. В царствование императора Даогуана (1812—1851), особенно в период «опиумной» войны (1839—1840), некоторые высокопоставленные деятели считали, что роман «Сон в красном тереме» можно вывозить за границу, чтобы, как наркотиком, одурманивать другие народы, подобно тому как британские империалисты ввозили опиум для одурманивания китайского народа.
Ⅵ