Джонстон мог так и не раскопать поразительную правду о Доке Левингстоне, если бы не необычный случай вскоре после того, как они перебрались в Парк-Ривер. Они вместе строили загон для скота, и Билл повредился, поднимая тяжелую балку. Хватая в агонии воздух, он испугался, что порвал кишки и что смерть неизбежна. Джонстон спросил, стоит ли сообщить Маргарет, Билл огрызнулся: «Не хочу, чтобы Аллены получили из моих денег больше, чем следует»⁸. (Судя по всему, отношения с Алленами были ненамного более сердечными, чем с Джоном Дэвисоном.) И Билл выдал шокирующее признание: он был отцом Джона Д. Рокфеллера, которого следует уведомить в случае его смерти. «Нет, сообщи Джону Д. Рокфеллеру, но будь очень осторожен, чтобы больше никто не узнал»⁹.

Позже выяснилось, что травма не опасна, Билл поправился и попытался возобновить старую набившую оскомину шараду о несвязанности с Рокфеллером, но подозрения Джонстона теперь переросли в уверенность, и Билл, в конце концов, оставил игру. Билл начал говорить свободно и зачастую достаточно эмоционально о своем отстранившемся сыне. Джонстон спросил, почему он скрывал правду так долго, и «он ответил мне, что причина, по которой он держал это в секрете в том, что в молодые дни он счел необходимым взять это имя, потому что практиковал медицину без лицензии, его могли арестовать в любое время, и он не хотел позорить имя Рокфеллера из-за детей. Позже, сказал он, он оставил имя, потому что было уже слишком поздно честно взять правильное»¹⁰. История опускает неудобную правду, что он взял новое имя и для того, чтобы вступить в бигамический брак с Маргарет Аллен, и чтобы скрыть правду от Элизы.

Неожиданно посыпались истории о Джоне Д., Билл хвастался его карьерой, всегда оставляя значительную долю заслуги себе. «Он никогда не уставал хвалиться передо мной умом Джона Д., что он слишком умен для любых конкурентов в коммерции… Он, казалось, просто души не чает в Джоне Д. Рокфеллере. Он рассказал мне сотни историй из детства Джона Д., о рыбалке и охоте с ним, о его уме и проницательности ребенком»¹¹. При всех очевидных недостатках Билла было что-то трогательное в том, как отец издалека любуется своим экстраординарным сыном и радуется его достижениям, при этом не чувствуя его привязанности. Сам успех Джона молчаливо подчеркивал занятия Билла. Там, где Билл растратил свои значительные таланты, Джон добился успеха такого масштаба, перед которым Билл выглядел дешево и помпезно. Достижения Билла, как и у многих патологических лжецов, были слишком скромны и не удовлетворяли его преувеличенное чувство собственной важности. Он так и взглянул более серьезно на свои возможности, оставаясь погрязшим в мелких хитростях мелким мошенником.

Чарльз Джонстон, наконец, устав от эскапад Билла, выбрал законный путь. Как любой «Крысолов», Билл расстроился, когда один из его последователей перестал прислушиваться к его манящей мелодии. Как вспоминал Джонстон: «Мы расстались, когда я решил пойти в колледж и получить медицинское образование и диплом. Он был крайне возмущен этим. Заявил, что колледж испортит меня и что его метод лечения заболеваний единственный»¹². Но позже Билл отказался от своих слов и помог молодому протеже окончить медицинскую школу. Билл навещал Джонстона, когда тот начал практиковать медицину в Чикаго, и заваливал его подарками, в числе прочих были трость с золотым набалдашником и его скрипка. Оберегая обретенную респектабельность, Джонстон тщательно скрывал свои связи с Биллом, пока в 1908 году пресса не вынудила его признаться. К этому моменту вся страна была одержима поисками Дока Рокфеллера.

В марте 1889 года приболевшая Элиза находилась в особняке Уильяма на Пятой авеню, 689, когда ее хватил удар, парализовавший всю правую сторону. Она прожила еще десять дней, а Джон и Уильям пропускали работу и сидели у ее кровати. «Она узнавала всех нас, – писал Джон Д. родственнику, – и делала все, что позволяли ее силы, пытаясь показать ее расположение, благодарность и христианское смирение»¹³. Она тихо умерла 28 марта, в возрасте семидесяти шести лет, так и не узнав, что ее муж взял себе вторую жену, на двадцать лет младше его, и жил как совершенно новая личность. Джон, Уильям и Фрэнк временно оставили свои разногласия и сопровождали гроб на поезде в Кливленд.

Какое бы утешение Джон ни испытывал от мирной смерти Элизы, вскоре его расстроили события вокруг ее похорон. Джон никогда не принимал двойную жизнь Билла, и в 1882 году продал участок отца на Вудлендском кладбище, чтобы иметь возможность похоронить его в «части для него и матери» на семейном участке Рокфеллера на кладбище Лейк-Вью. Операция требовала подписи Билла, но отношения Джона с отцом были так натянуты, что ему пришлось просить Фрэнка и Пирсона Биггса выступить посредниками. Док Рокфеллер предсказуемо возмутился такой пощечине его второму браку, и Джон вскинул руки в раздражении. «Похоже тебе придется решить этот вопрос с ним», – сказал он Фрэнку¹⁴. Джону все же удалось произвести обмен, так как, когда в феврале 1889 года состояние Элизы ухудшилось, он написал Фрэнку и сослался на «договоренность, что отец и мать будут похоронены в части, которую мы определили для них»¹⁵. Вероятно, Билл притворился, что не возражает против приготовлений, только чтобы успокоить Джона, так как совершенно не намеревался ни быть похороненным рядом с Элизой, ни бросать Маргарет.

Когда смерть Элизы казалась неизбежной, Фрэнк предупредил Джона, что у отца обострилась астма, и он не будет присутствовать на отпевании, которое собирались проводить в старом доме Джона на Юклид-авеню. Что-то оборвалось внутри Джона, когда отец оскорбил таким образом память матери, и он решил избавиться от него, по крайней мере, образно. За день до похорон он посетил преподобного Джорджа Т. Даулинга из Баптистской церкви на Юклид-авеню, который должен был совершать богослужение и произносить речь. Как вспоминал человек, позже обсуждавший эту встречу с Даулингом: «Самое интересное, что я узнал от него, на какие труды пошел Джон Д. Рокфеллер, чтобы объявили, что его мать умерла вдовой. Среди прочих вещей он рассказал о годах ее вдовства и ее преданности памяти ушедшего мужа»¹⁶. То, что эта история была записана официальным биографом Рокфеллера Уильямом О. Инглисом, только добавляет ей достоверности.

На похоронах гроб Элизы несли ее сыновья и внуки, Джон зачитал последнюю главу Книги притчей Соломоновых, а отсутствие Билла среди присутствующих бросалось в глаза. Сертификат о смерти Элизы поддерживал выдумку о ее вдовстве. После похорон Джон все еще был в возмущении из-за отсутствия отца и неделями настаивал на приезде Билла в Кливленд для прощания с Элизой хотя бы уже на могиле. 8 апреля 1889 года он написал Эгберту, брату Билла, с нехарактерной для него демонстрацией открытого гнева: «…если он скоро не появится, мы отправимся за ним»¹⁷. Смерть Элизы только обострила ситуацию и вновь разожгла чувства Джона, осложняя его бурные отношения с отцом.

В октябре, очевидно, в качестве ответных мер на то, что отец так и не приехал, Джон заставил его продать ранчо Парк-Ривер, которое теперь уже не имело смысла как возможное средство реабилитации. Под документами о передаче Джон опять вынудил отца написать настоящее имя: «Уильям Эйвери Рокфеллер, вдовец из Кливленда», – чтобы деньги не достались Маргарет¹⁸. Решительно настроенный назначить более суровое наказание, Джон подталкивал отца продать всю собственность на западе, вернуться на восток и совсем оставить Маргарет Аллен, но Билл не хотел уезжать из Парк-Ривер. Он купил новые земли неподалеку и до 1897 года продолжал проводить лето там, а зиму с Маргарет во Фрипорте.

Через полгода после похорон Элизы Билл имел наглость прибыть в Кливленд без предупреждения, а его здоровье неожиданно чудесным образом восстановилось. Скорее всего, именно его приезд укрепил Джона в решении продать ранчо в Северной Дакоте. Билл, очевидно, намереваясь подлатать отношения с Джоном и Уильямом, уговорил Эгберта, фермера с севера штата Нью-Йорк, сопровождать его в поездке на Манхэттен в октябре 1890 года. Образ этих двух селян в большом городе подчеркивает невероятное судьбоносное расстояние, проделанное Джоном и Уильямом от их истоков в маленьком городке. Сохраняя учтивость, Джон показал старикам Бродвей, 26, и отвел в собор Св. Патрика. Шестнадцатилетний Младший причудливо пересказывал эти события подружке в письме. Осмотрев церковь, Эгберт повернулся к хозяевам и сказал: «Да, это и правда превосходит все, что я видел»¹⁹. Хотя братья – Билл и Эгберт – были очень дружны, дети Джона раньше не встречались с этим деревенским стариком, и он их заворожил. Как написал Младший:

«Дядя – это фермер из Освего, штат Нью-Йорк, он всего раз в жизни был в городе, и то по делу, поэтому он ничего не знал о том, как здесь живут. И ему было очень интересно покататься в парке, посмотреть на красивые экипажи и лошадей, посмотреть еще много других мест, удивительных для человека, привыкшего к сельской жизни. Он такой милый простодушный старик и так благодарен за все, что мы для него делаем, что нам доставляет удовольствие сделать его посещение как можно приятнее. Дедушка сказал мне на днях, когда мы ехали вместе: «Дядя Берт так счастлив разочароваться в вашей семье и семье дяди Уилла». Я спросил, что он имеет в виду. «Ну, – сказал он, – он думал, что вы холодные и высокомерные и не будете обращать внимания на такого старого деревенщину, как он, и он так радовался, увидев, что вы общительные и интересные». И, сказал он, «он действительно получает большое удовольствие от всего, что видит, да он даже каждый вечер до одиннадцати рассказывает мне об этом»²⁰.

Джон подозревал, что его стареющий отец в последний раз приехал на Восточное побережье, хотя Билл продолжал наведываться в Кливленд, часто в сопровождении дяди Эгберта. В саркастичном стиле, характерном для всех их деловых сделок, Джон продолжал пререкаться с отцом по денежным вопросам. В 1881 году он передал ему деньги на расширение дома Элизы на Чешир-стрит, того самого, который Джон построил подростком под периодическим надзором Билла. Хотя Билл снялся с якоря, Джон позволил ему сохранить долю в доме, оставляя возможность раскаяться и вернуться. По займу Джон назначил – но так и не взял – шесть процентов. Около 1900 года Джон сказал девяностолетнему отцу, что не будет требовать накопившиеся проценты, если Билл отпишет свою долю собственности внучкам. Это был очередной ход в вечном стремлении не допустить, чтобы Маргарет Аллен унаследовала хотя бы пенни из денег Рокфеллера.

Обычно Джон общался с отцом через Фрэнка или Уильяма. В типичном письме Фрэнку в 1898 году Джон написал: «Прилагаю письмо к отцу, потому что у меня нет его адреса»²¹. Несмотря на постоянные трения между ними, Большой Билл продолжал занимать деньги у сына и к концу века невыплаченный долг вырос до шестидесяти четырех тысяч – более одного миллиона долларов в современных деньгах. Зависимость раздражала Билла, что стало очевидным в сентябре 1902 года, когда Джон и Фрэнк устроили в Форест-Хилл прием на весь день для отца, собрав его дружков еще со дней в Стронгсвилле. Билл надел свои лучшие одежки – пиджак с шелковыми лацканами, шелковая шляпа под веселым углом и сверкающий бриллиант на манишке – но теперь он раздулся до двухсот пятидесяти фунтов (113 кг). В девяносто два года он страдал от подагры, ревматизма, астмы, плохо слышал, почти ослеп, был сварлив и непрочно держался на ногах. Но когда в его честь провели состязание в стрельбе, Билл победил безо всякого труда. Гости провели много времени в воспоминаниях и складывались пополам от смеха, когда Билл рассказывал свои сальные истории. Позже его спросили, где он живет, и Билл стал крайне уклончив; когда начали нажимать, он поднял руку со словами: «Нет, нет, ребята; это я вам не скажу»²². Но два намека он обронил: живет где-то на западе и стреляет «широкохвостых лебедей» на ближайшем озере – мелкие незначительные подробности, которые разожгли величайшую погоню за призраками в истории журнализма.

Воссоединение в Форест-Хилл столь уникально, потому что посторонние получили необычную возможность наблюдать отношения между Джоном и его отцом. По постоянным поездкам Билла в Канзас было очевидно, что он тепло относится к Фрэнку, но напряжение между Биллом и Джоном было явным. Старик, казалось, испытывал восторг, если ему удавалось смутить сына перед гостями. В какой-то момент Билл сидел на лужайке, устроив прием во дворе, когда тихо подошел Джон. «Вот идет Джонни, – начал подначивать его Билл. – Думаю, он хороший баптист, но торгуйте с ним с оглядкой»²³. Позже он сказал Джону, что «перестреляет всех чертовых белок», если тот прямо на месте не заплатит по пятьдесят центов за штуку»²⁴. Его чувство юмора нравилось всем, кроме Джона. И тому было крайне неловко, когда Билл пустился в длинную череду непристойных историй, рассказанных со всей веселостью, какую только он смог продемонстрировать. Джон, характерным для него образом, пытался ускользнуть, чтобы не приходилось терпеть ремарки отца, но Билл ухватил сына и заставил стоять и слушать похабные шутки. В конце дня, пока Джон восстанавливался от этого публичного унижения, Фрэнк и Билл совершили долгую сентиментальную прогулку в экипаже по улицам Кливленда.

Напряженные отношения Джона с отцом были сопоставимы со скрытой злобой, копившейся у его недовольного брата Фрэнка, которого всегда злил успех Джона. Огромная разница в состояниях Фрэнка и его братьев росла, Фрэнк решил поправить неравенство азартными играми, но лишь снова влип, и зависимость от братьев обострилась. Когда бы он ни пытался скопировать деловое чутье Джона, он действовал опасно и непредсказуемо, а из-за последующих неудач все больше озлоблялся на брата. По мере того как множились коммерческие промахи и поспешные спекуляции, на первый план патологически выходила его темная сторона, один наблюдатель описал Фрэнка как «вспыльчивого и мстительного… Иногда я думал, что он не в себе. Он был очень вспыльчив. Возможно, размышления над какой-то обидой, настоящей или воображаемой, повредило его рассудок»²⁵.

Джон остро чувствовал значение пропасти между их состояниями, осознавал проблемы, которые его легендарный статус принес Фрэнку и пытался найти для брата место в деле, но не одобрял его методы и обижался на публичные тирады против него. В конце 1870-х годов Фрэнк был партнером конкурирующего нефтеперегонного завода в Кливленде «Пайонир Ойл Уоркс», и Джон отнес брата к числу шантажистов, которые хотели скинуть ему свои устаревшие предприятия по вымогательским ценам. «Он и подобные ему постоянно измысливали некие схемы, пока не продавали свою собственность за ту цену, какую хотели – схемы шантажа!»²⁶ Джон без устали работал в попытке получить контроль над «Пайонир Ойл Уоркс» и предпочитал не устранить, а незаметно поглотить фирму. Используя Уильяма в качестве посредника – были времена, когда Джон и Фрэнк не разговаривали, – он предложил Фрэнку прибыльные сделки, по которым трест будет перерабатывать нефть «Пайонир». Фрэнк думал, что ведет переговоры только с Уильямом, но Джон тайно просматривал их переписку и диктовал письма, отправлявшиеся за подписью Уильяма. Добродушный Уильям был подставным лицом и при передаче крупных займов, которые Фрэнк отверг бы, зная, что они предложены Джоном. В итоге Фрэнк получил выгодную сделку, по которой «Стандард Ойл» будет продавать излишки нефти «Пайонир», если у «Пайонир» не найдется достаточно клиентов – односторонняя сделка, которую Джон мог одобрить только из братских чувств. Но вместо того чтобы поблагодарить, Фрэнк ответил попыткой увести клиентов «Стандард Ойл» и покушением на территории, которые она контролировала.

Неисправимый и неблагодарный, Фрэнк хотел все сразу: и быть в долгах перед братьями, и оставаться свободным от их контроля. Он просил Джона стать его банкиром, затем ожидал от него терпимости. Он взял несколько гигантских займов у Джона и Уильяма – некоторые до восьмидесяти тысяч долларов – с совершенно предсказуемым результатом. У Фрэнка скопились невероятные убытки на частных спекуляциях на нефти, и в 1882 году полковник Пейн доложил Джону: «Конфиденциально – сообщают, что Фрэнк много потерял на операциях в Чикаго – до ста тысяч долларов»²⁷. Когда Фрэнк подорвал здоровье от нагрузки, Джон попытался, безуспешно, отучить его от азартных игр.

Пытаясь сравняться в статусе с братьями, Фрэнк жил на широкую ногу, значительно шире, чем позволял его доход. Позже он купил красивый загородный дом в Уиклайф, штат Огайо, в семи милях (ок. 11 км) от Форест-Хилл, целиком с амбарами, выгулами и беговой дорожкой на ста шестидесяти акрах (ок. 65 га). Он тренировал прекрасных скаковых лошадей, выращивал шетландских пони и призовой скот и создал охотничий заповедник с оленями, медведями, лисами и белками. Ничто не доставляло Фрэнку больше удовольствия, чем в патриотический праздник смахнуть пыль с формы времен Гражданской войны и важно расхаживать по своим землям с друзьями ветеранами, возможно, напоминая Джону и Уильяму, что те не вставали под знамена Союза.

Во время своих путешествий Большой Билл заметил большой участок дешевой земли в Белвидере, штат Канзас, который Фрэнк превратил в ранчо на восемь тысяч акров (ок. 3240 га). Когда он только приобрел собственность, она располагалась вдалеке от железных дорог, и он мог пасти свое стадо буйволов, племенных лошадей и мелкий скот на больших неогороженных просторах. Как и следовало ожидать, закладную на ранчо держали Джон и Уильям, они же финансировали новые приобретения земель. Затем железная дорога «Атчисон, Топика и Санта-Фе» объявила, что начинает обслуживать регион, толпой полились новые поселенцы, и свободный выпас для скотоводов сузился. Там, где домашний скот Фрэнка мог уходить на десять миль (ок. 16 км) на восток и двадцати восьми миль (ок. 45 км) на север, теперь пастись можно было только за две мили (ок. 3 км) на восток и четыре мили (ок. 6,5 км) на север. Ранчо стало непригодным для выращивания говядины, и Фрэнк безуспешно пытался продать обесценившуюся собственность.

Со знакомыми ноющими нотками Фрэнк сказал Джону: «Не понимаю, почему это невезение и неудачи преследуют меня с каждой собственностью, какая у меня есть»²⁸. В такие моменты с него слетала бравада и он почти униженно благодарил братьев, а теперь подписал письменное соглашение, обещая прекратить спекуляции. Он заверял Джона: «Я пользуюсь этой возможностью поблагодарить тебя и Уилла за вашу большую доброту ко мне и соглашаюсь не вступать ни в одно новое дело не посоветовавшись с вами»²⁹. Джон не распекал его, а предсказуемо передал больше денег в 1884 году, погасил его долги, обеспечил доход его семье и подбадривал его словами: «Не вешай носа, делай все насколько можешь хорошо, и жизнь вот-вот наладится»³⁰.