Вот как Роршах описывал этот момент в «Психодиагностике», цитируя своего учителя Блейлера: «В восприятии есть три процесса: ощущение, память и ассоциация». Роршах пришел к пониманию того, что «ассоциативные» теории Блейлера в некоторых аспектах не соответствовали реальности, но главный факт никуда не делся, – видение представляет собой комбинацию визуальной регистрации объекта (понимание, что он появился в поле зрения), распознавания объекта (определение его как чего-то конкретного путем сравнения с уже знакомыми нам вещами) и интеграции того, что мы видим, в наше отношение и мировоззрение в целом. Это не трехступенчатая последовательность, а три неотъемлемые части одного и того же явления. Вы не сначала видите дерево или лицо, потом обрабатываете увиденное и лишь затем реагируете, – все это происходит одновременно.

Это означает, что вы можете видеть импульсивно, мечтательно, нерешительно – а не сначала видеть, а после действовать импульсивно, мечтательно или нерешительно. Психолог может заметить, как вы смотрите на что-либо с нервозностью, а не просто нервничаете или нервно разговариваете. Вот почему имеет смысл назвать процесс просмотра чернильных пятен «исполнением». Может показаться очевидным, что восприятие происходит внутри человека, будучи личным и недоступным, а «исполнение» в процессе теста возникает после акта видения. Роршах, однако, думал иначе.

Вот как он изложил это в лекции, которую читал в 1921 году швейцарским школьным учителям: «Когда мы смотрим на пейзажную живопись, то испытываем целую гамму чувств, которые заставляют нас искать ассоциации. Эти процессы вызывают в нашей памяти образы, которые позволяют нам воспринимать изображение одновременно и как картину, и как пейзаж. Если на картине изображен знакомый нам пейзаж, мы говорим: “Я узнаю это изображение”. Если мы не знаем пейзажа, то можем интерпретировать его (или не суметь его интерпретировать) как болото, озеро, долину Жу в сердце швейцарского горного массива Юра и так далее. Узнавание, интерпретация, определение – все это виды восприятия, которые отличаются друг от друга только количеством вторичной ассоциативной работы сознания, которой они требуют».

То есть любое восприятие совмещает в себе «чувства, которые приходят вместе с отголосками памяти», но в повседневной жизни это «внутреннее соответствие» возникает автоматически и незаметно. Интерпретация – это просто усиленное восприятие, «при котором мы замечаем и воспринимаем соответствие, когда оно имеет место быть», объяснял своей аудитории Роршах. Мы чувствуем себя как бы собирающими подсказки об этом незнакомом пейзаже и приходим к ответу, который кажется нам субъективной интерпретацией. Чернильные пятна – это тот случай, когда «незнакомый пейзаж» доведен до крайности. Но даже тогда интерпретация пятна возникает не после его восприятия разумом. Вы не интерпретируете то, что вы видите, а интерпретируете в самом процессе видения.

Восприятие – не только психологический процесс, но также процесс культурологический. Мы видим сквозь наши личные и культурные «линзы», в соответствии с привычками, которые на протяжении всей нашей жизни формируются определенной культурой, – и это прекрасно знают антропологи, работающие в области исследования культуры и личности. Нетронутая дикая природа одной культуры для представителей другой полна детальной и значимой информации, особенных растений и животных. Одни люди замечают, когда их друг сделал новую стрижку, другие – нет. Красота в глазах смотрящего. Огромное преимущество теста Роршаха – в способности обходить эти линзы, – как выразился Манфред Блейлер, он позволяет нам снимать «завесу условностей».

Эрнест Шахтель больше полувека назад отмечал, что, когда нас спрашивают, чем может быть чернильное пятно, мы находимся не в том контексте, где можем ожидать, что в поле нашего внутреннего зрения попадут одни вещи, а не другие: тусклая гостиная, туманная дорога, рельеф на дне аквариума. В результате интерпретация пятна требует больше нашего активного организующего восприятия, чем мы обычно прикладываем. Чтобы выдвинуть какие-либо идеи о нем, мы вынуждены обратиться к более полному спектру нашего опыта и воображения. В то же время волк в чернильном пятне не несет угрозы, в отличие от волка темной ночью в лесу, поэтому находим мы его там или нет – не имеет значения. Психически здоровые испытуемые знают, что пятно, в отличие от всего, с чем мы физически взаимодействуем в жизни, не является чем-то «реальным» в принципе, – это всего лишь рисунок на кусочке картона. Ставки невысоки: то, что мы видим, не имеет неких мгновенных практических последствий. Наше видение получает возможность расслабиться и свободно разгуляться, настолько свободно, насколько мы пожелаем ему позволить.

Это объясняет, почему вопрос, который Роршах выдвигал в тесте, настолько существенный. Если нас спросят: «Что этот тест заставляет вас чувствовать?» или «Расскажите мне историю об этой сцене», то это задание – не проверка нашего восприятия. Рисунок из теста ТАТ, изображающий мальчика со скрипкой, означает мальчика со скрипкой, какую бы историю мы о нем ни рассказали. Мы можем свободно извлекать из чернильных пятен мысли или чувства, но для такой цели они подходят точно так же, как облака, лужи, ковры или что угодно другое. Сам Роршах считал, что чернильные пятна не очень хорошо подходят для свободных ассоциаций. Однако вопрос «Что вы видите?» или «Что это может быть?» уже помогает понять, как мы постигаем окружающий мир на самом базовом уровне, – и тем самым обращается ко всей нашей индивидуальности и диапазону опыта.

Быть свободным, воспринимать вещи такими, какие они есть, видеть их без сдерживающих фильтров жестких условностей может быть очень сильным переживанием. Доктор Брокау с его психоделической рубашкой, предлагавший этот опыт пассажирам автобуса, мог показаться им находящимся под воздействием наркотиков. Настоящие психоделические наркотики не стимулируют визуальные области мозга настолько, насколько кто-то может ожидать. Вместо этого они подавляют или перекрывают «управляющий канал» психического функционирования: ту часть мозга, которая отвечает за раздельную работу всех остальных частей – например, держит визуальные центры отдельно от эмоциональных. Под воздействием же психоделиков ваше восприятие освобождается от централизованного управления, от фильтров и инструкций, от «завесы условностей». В цитате Уильяма Блейка, которую прославили Олдос Хаксли и Джим Моррисон, говорится: «Двери восприятия очищены»[11], – подобно «открытым окнам глаз», сквозь которые вливается в нас многообразие мира, как в любимой Роршахом строчке из стихов Готфрида Келлера[12]. Смотреть на пятно Роршаха – не настолько сильный опыт, как прием кислоты, но они действуют сходным образом.

Восприятие носит не только визуальный характер. Вопросы «Что это может быть?» и «Что вы видите?» – не совсем одно и то же. Что-то большее, чем личные предпочтения или технические ограничения, заставило Роршаха сделать именно чернильные пятна, а не, скажем, звуковой тест Роршаха, или кипарисовые изгибы, или тест, основанный на запахах. Зрение – это ощущение, которое одновременно действует на расстоянии, в отличие от осязания и вкуса, и может быть сфокусированным и направленным, в отличие от слуха и обоняния. Мы можем обратить внимание на определенные шумы и запахи или попытаться их игнорировать, но мы не можем моргнуть ушами или навострить нос, – глаза намного более активны и находятся под большим нашим контролем. Видение – лучший инструмент восприятия, это наш самый передовой способ общения с миром.

В период расцвета фрейдизма люди думали, что самое важное – это бессознательное и что метод проецирования бессознательного сможет раскрыть истинную личность. Отчасти причиной того, что использование теста Роршаха в реальных жизненных ситуациях вызывает столько гнева – отец, случайно причинивший своему ребенку травму, повлекшую смерть, был возмущен, что его «попросили посмотреть на картинки абстрактного искусства», – является то, что люди все еще рассматривают его как способ получить «проекции». Однако тест делает намного больше. Он обнаруживает отношение человека к реальности, то, как функционирует его восприятие, восприимчивость к эмоциям. Он демонстрирует, как личность подходит к задаче, и дает возможность установить связь с сопереживающим терапевтом и вылечиться. Как и любой акт видения, прохождение теста Роршаха – комбинация формирования, мышления и чувствования, как писал Роршах в письме к Толстому.

Чувства особенно важны. Многие исследования показывают, что эффективная психотерапия должна быть эмоциональной, говорить на интеллектуальном языке бывает недостаточно. Один подробный анализ 2007 года выявил, что терапевты, которые обращают пристальное внимание на эмоции, делая такие комментарии, как «Я заметил, что ваш голос слегка изменился, когда вы говорили о ваших отношениях, и я хотел бы знать, что вы чувствуете прямо сейчас», добивались лучших результатов, чем те, которые этого не делали. Как оказалось, этот фокус на эмоциях имел даже больший положительный эффект, чем хорошая взаимосвязь между терапевтом и пациентом.

Визуальный тест, утверждает Стивен Финн, встраивает эмоциональный фокус в весь процесс в целом. «Главным образом я предлагаю такие тесты, как тест Роршаха, из-за их визуальных, вызывающих эмоции стимулирующих свойств и эмоционально возбуждающих аспектов процедуры их проведения. Они касаются материала, который в большей степени отражает функционирование правого полушария. Прочие тесты – такие как ММЛО – ввиду их словесного формата обращаются больше к функциям левого полушария. (Я не хочу чрезмерно упрощать – очевидно, что оба типа тестов задействуют оба полушария)». Дело не в том, что ответы на тест Роршаха – медведи, взрывы и так далее – легко обсудить. Сам факт, что пациентов просят смотреть и видеть, позволяет терапевтам измерить «аспекты эмоционального и межличностного функционирования, которые недостаточно хорошо выявляются другими оценочными процедурами». Ключевая метафора Финна для определения теста является визуальной: Роршах – это «увеличительное стекло эмпатии», а не ее усилитель. Визуальная задача может создать эмоциональные связи, которые помогут возможному исцелению.

Конечно, лишь по сравнению с ответами на опросник. После одной совместной терапевтической аттестации восьмилетней девочки ее мать сказала психологам, что тест Роршаха был самой полезной частью процесса, поскольку он помог получить новое представление о ее ребенке, «продемонстрировав, что ее поведение не капризное или нарочитое и девочка действительно не может видеть вещи таким образом, как видят остальные». Последующие этапы терапии показали настоящие изменения в их семье: и мать, и дочь говорили о снижении конфликтности и уменьшении симптомов у девочки. Оба родителя сообщили, что стали «чувствовать себя более терпеливыми, сочувствующими, сострадательными и уверенными» по отношению к своей дочери и «менее подавленными, менее склонными сдаться, перестали думать, что их усилия бессмысленны». Возможность взглянуть на мир ее глазами сблизила их с ребенком лучше, чем простое вербальное общение.

Наряду с его эмоциональной силой видение – более когнитивный процесс, чем какой-либо другой. Классический труд Рудольфа Арнхейма «Визуальное мышление» (1969) по-прежнему остается самым убедительным аргументом в пользу радикального представления о том, что видение не предшествует мышлению или дает разуму повод для размышлений, – оно само по себе и есть мышление.

Арнхейм показал, как «когнитивные действия, именуемые мышлением», – исследование окружающего мира, запоминание и распознавание, улавливание поведенческих шаблонов, решение проблем, упрощение и резюмирование, сравнение, привязка одних вещей к другим, контекстуализация и символизация – не находятся где-то выше за пределами акта видения, а являются «неотъемлемыми элементами самого восприятия». Более того, организационные проблемы – такие как понимание характера, сути сложных явлений – могут быть решены только посредством восприятия: взаимосвязь нельзя проанализировать или помыслить, сперва не увидев ее; разум – в видении, «смотрении».

Интерес к визуальному мышлению – несколько маргинальная, но устойчивая традиция – набирает силу в нашем все более насыщенном различными образами мире. Энергичные меньшинства продолжают призывать к усилению акцента на художественном образовании и «визуальной грамотности», необходимых для улучшения гражданского общества. Книга Эдварда Тафта «Визуальное представление больших объемов информации» (The Visual Display of Quantitative Information) и ее продолжения (1983, 1990, 1997) показали, как много визуального интеллекта нужно для простой, казалось бы, задачи – презентации какой-либо информации. Работа Доналда Хоффмана «Визуальный интеллект: как мы создаем то, что видим» (Visual Intelligence: How We Create What We See, 1998) вторит заявлениям Арнхейма, опираясь на десятилетия новейшей науки. Об эффективном визуальном мышлении в контексте бизнеса писал Дэн Роум в книге «Обратная сторона салфетки: решение проблем и продажа идей при помощи изображений» (The Back of the Napkin: Solving Problems and Selling Ideas with Pictures, 2008), а труд Джоанны Дракер «Графезис: визуальные формы производства знания» (Graphesis: Visual Forms of Knowledge Production, 2014) принес идеи Арнхейма в цифровую эру смартфонов.

Дело не в том, что чернильные пятна должны использоваться для отображения количественной информации или для того, чтобы продавать идеи, визуализированные на задней стороне салфетки, а в том, что мы сможем осознать, как эти пятна работают в качестве психологического теста, только когда начнем понимать их, как это делал сам Роршах, – в более широком контексте видения, со всеми его эмоциями, интеллектом и творческим началом.

Таким образом, тест Роршаха базируется на одном главном утверждении: видение – это действие не только глаза, но и ума, не только зрительной коры или какой-либо другой части мозга, а всего человека. Если это так, то визуальное задание, которое требует задействовать достаточное количество перцептивных возможностей, продемонстрирует, как работает наш разум.

Недавний анализ, предпринятый Грегори Мейером, помог определить количественные характеристики возможностей чернильных пятен активировать способы восприятия. Неверно думать, что любые бесформенные изображения будут работать столь же хорошо. Как утверждал Роршах и признали некоторые другие люди, эти пятна вовсе не «бессмысленные» или «случайные».

В конце концов, за столетие, в течение которого мир смотрел на чернильные пятна, – подсчитывая, пересматривая и классифицируя все, что видят люди, все, что можно себе представить и многое из того, что представить, нельзя, – одна истина оставалась непреложной: карточка V выглядит, как летучая мышь. Или, может быть, бабочка.