В тестах Роршаха, проведенных с 2000 по 2007 год среди шестисот не являвшихся медицинскими пациентами бразильских мужчин и женщин, 370 из этих людей увидели в карточке V летучую мышь, остальные – бабочку или мотылька. В карточке II, как обычно, было много медведей. На самом деле из примерно четырнадцати тысяч ответов только 6459 были оригинальными, а короткого набора из тридцати ответов хватало, чтобы их давали пятьдесят человек и больше. Чернильные пятна вполне объективно выглядят, как реальные вещи, но в то же время они требуют интерпретации. Это не было бы серьезным испытанием, если бы все видели что-то свое или если бы все видели одно и то же. В этих шестистах тестах длинный хвост персональных вариаций состоял примерно из тысячи ответов, каждый из которых был дан двумя людьми, а в целом 4358 ответов были даны всего по одному разу, включая «трагически непонятый кусок цветной капусты», увиденный пребывавшим в депрессии фермером.
Если представить ответы в виде графика, на вертикальной оси которого – количество ответов, а на горизонтальной – частота каждого из них, то почти вертикальная линия слева покажет общие места чернильных пятен – всех этих очевидных летучих мышей и медведей, – а горизонтальная линия показывает свободу действий и личных особенностей каждого человека. Мейер назвал это структурой и широтой теста Роршаха. График также демонстрирует более конкретную схему: самый распространенный ответ встречается в два раза чаще, чем второй по частоте, в три раза чаще, чем третий по частоте, и так далее.
Это называется законом Ципфа, который представляет собой один из структурирующих мироздание математических законов упорядочения. Другие схемы более известны обществу – последовательность Фибоначчи в раковине наутилуса, колоколообразная кривая случайного распределения, – но Ципф описывает явления от масштабов землетрясений (случается немного крупных землетрясений и очень много мелких) до размеров населения городов, уровней бизнеса и частоты употребления слов (в английском
Один проведенный тест также дает более одной отправной точки для дальнейших изысканий. В продолжение теста человек обычно произносит десять, двадцать или тридцать ответов, и хороший результат не будет привязан лишь к одной из сторон кривой Ципфа. Очевидные ответы позволят предполагать, насколько вы закрытый или жесткий человек, или не заинтересованный в выполнении задачи, или скучный, в то время как большое количество необычных или странных ответов может означать, что вы плохо приспособлены к реальности либо одержимы какой-то манией, ну, или же просто яростно пытаетесь быть бунтарем, непохожим на других.
И наконец, тест Роршаха дает последовательность, состоящую из множества отправных точек. Тест представляет собой фиксированную серию из десяти карточек, но у испытуемых есть возможность давать несколько ответов на каждую из них в любой последовательности. Ответы конкретного человека движутся, так сказать, вверх и вниз по кривой Ципфа, и это – движение, которое само по себе имеет структуру и широту. Начинают ли ваши ответы разваливаться при столкновении с цветными карточками под конец теста, или, наоборот, все начинает срастаться? Начинаете ли вы с чего-то очевидного на каждой карточке, а затем ловчите, или же постепенно приходите к популярным общим ответам? Даже если выйдет так, что двое испытуемых дадут одинаковые ответы на каждую карточку, но в разном порядке, возможно, один из них испытывал сильное стремление дать определенный ответ в первую очередь, а еще какой-то – в последнюю, что является значимой схемой для чувствительного доктора, проводящего тестирование.
Используя интуицию, художественное мастерство, метод проб и ошибок и некоторые идеи о силе симметрии, Герман Роршах создал набор изображений, которые настолько же четко организованы, насколько и гибки, как естественный язык или землетрясения. В этом смысле трудно представить, чтобы они стали лучше, – психологи пытались создать альтернативные наборы изображений в течение многих лет, но все, кто пытался это сделать, быстро потерпели неудачу и остались на обочине. Пятна Роршаха подобны акту видения, который сам по себе имеет структуру и широту. В них действительно что-то есть, но ничего такого, что могло бы полностью нас сдерживать. Визуальная природа мира объективно сокрыта в вещах, но мы
Пятна Роршаха уникальны не только по форме. Цвета вызывают эмоции – порой даже быстрее, чем сами фигуры, – но не всегда. Вложить движение в неподвижный рисунок – дело непростое, это требует от художника настоящего мастерства и, говоря словами Роршаха, «пространственного ритма» (как у Микеланджело, а не как у футуристов). Еще труднее
Симметрия пятен, признавал Роршах, заставляет людей видеть «непропорционально много бабочек и т. д.», но он был прав и в том, что «преимущества намного перевешивают недостатки». Горизонтальная симметрия пятен помогает людям наладить с ними связь и даже идентифицировать себя с ними. Пятна Роршаха не математически симметричны, – они имеют различия в крошечных выступах, промежутках и оттенках, но они не задуманы как изображения животных или людей, именно поэтому пятна выглядят сбалансированными и живыми. Кроме того, поскольку группы людей, с которыми мы сталкиваемся в реальной жизни, расположены рядом друг с другом, а не друг над другом, горизонтальная симметрия создает «социальную» связь между двумя сторонами каждого из изображений. Это заставляет разные части чернильных пятен взаимодействовать друг с другом, например создавать пары людей или других существ. Чернильный тест не работал бы без горизонтальной симметрии, пятна не были бы чем-то личным, психологическим.
Так что, при всех изменениях в системе подсчета, процедуре проведения теста и понимании его значения, сами чернильные пятна Роршаха остались неизменными – по уважительной причине.
Эссе о Роршахе швейцарского философа Жана Старобинского начинается поэтично: «“Каждое движение рассказывает что-то о нас”, – писал Монтегю. Сегодня мы можем добавить: каждый акт восприятия сродни движению и тоже что-то о нас рассказывает». И в наше время открытия Роршаха относительно природы восприятия движения продолжают признавать самым оригинальным и устойчивым аспектом его работы. Они прямо подтверждаются некоторыми актуальными исследованиями неврологической науки последних тридцати лет.
В начале 1990-х годов итальянские ученые из университета Пармы сделали кажущееся простым открытие: некоторые из клеток одной области мозга макак, активирующиеся как в ситуации, когда макака выполняет какое-либо действие (например, тянется за кружкой воды), так и тогда, когда она видит кого-то еще (человека, другую макаку или изображение макаки), выполняют одно и то же действие. За этим последовал ряд блестящих экспериментов, показавших, что клетки не активировались, когда обезьяны наблюдали за тем же движением, за которым не стояло намерение (рука протянута таким же образом, но не для того, чтобы взять кружку), и срабатывали в процессе выполнения другого действия с той же целью (использование левой руки вместо правой или использование плоскогубцев с обратным хватом, где нужно не сжимать пальцы, а разводить их в стороны). Казалось, что нейроны реагируют на
Проблема обучения пониманию других людей или расшифровке их поведения – философская проблема – исчезает, если признать, что мы на нервном уровне отражаем, буквально чувствуем, что пытаются сделать другие люди. Ученые окрестили эти клетки «зеркальными нейронами» и открыли дорогу для целого потока исследований и предположений, связывающих их со всем подряд, от природы аутизма до политических взглядов, доброты и основ человеческого общества.
В 2010 году другая команда итальянских ученых связала их и с тестом Роршаха. Они предположили, что если зеркальные нейроны срабатывают, когда человек видит намерение в действии, то, возможно, они также срабатывают, когда он видит движение на рисунке: «Мы полагаем, что такая ментализация близка к тому, что происходит, когда человек формирует ответ Движения на тест Роршаха». Когда они подключили провода электроэнцефалографа к головам добровольцев, смотревших на чернильные пятна, то обнаружили «весьма значительную активацию зеркальных нейронов» в моменты, когда испытуемые давали ответы, связанные с человеческим движением, но не с движением животных, неодушевленных предметов и не ответы Цвета, Оттенка или Формы. «Впервые за наш опыт, – заключили они, – было доказано, что ответы Движения имеют неврологическую основу. Этот общий результат полностью согласуется с вековой традицией теоретических исследований теста Роршаха, а также эмпирической литературы». За этим последовали дальнейшие исследования теста Роршаха и зеркальных нейронов, работа, в которой принимал активное участие один из соавторов Р-СОЭ Доналд Виглионе, и к которой часто обращались Мейер и Финн.
Истинное значение зеркальных нейронов остается предметом споров, как и сама идея о том, что такие технологии сканирования, как МРТ, могут напрямую читать мозг человека и в меньшей степени – его сознание. Но, чем бы они ни были, зеркальные нейроны вновь пробудили научный интерес к тому, что написано в диссертации Роршаха о рефлекторных галлюцинациях, и к тому, что показывают ответы Движения в тесте Роршаха: что своими телом и разумом мы чувствуем то, что происходит в окружающем мире, и эти настоящие или воображаемые движения отражают то, как мы воспринимаем реальность.
Другие недавние эксперименты показали, что, если улыбаться, когда рядом улыбается кто-то другой, или синхронно кивать (поведение, известное как моторная синхронность), это не просто помогает установить эмоциональную взаимосвязь, но само является такой взаимосвязью. Всем известно, что если вы видите кого-то с болезненным выражением лица, то чувствуете его боль. Но мимика – причина, а не эффект восприятия. В одном эксперименте участники, держащие в зубах карандаш и неспособные улыбнуться, нахмуриться и так далее, испытывали большие затруднения с тем, чтобы подмечать эмоциональные изменения в выражениях лиц других людей. Выяснилось, что для того, чтобы восприятие стало возможным, нужны мимика и физическое движение. «Оказывается, восприятие лица почти всегда подразумевает движение. Трудно смотреть на чье-то лицо и не думать, как оно двигается, меняя выражения».
Роршах уже говорил о том, как у него получалось визуализировать картину после того, как он вытягивал руку так же, как держал ее изображенный на картине рыцарь. Эдгар Алан По придал ту же стратегию своей знаменитой детективной новелле «Похищенное письмо»: «Когда я хочу понять, насколько умным или глупым, добрым или злым является тот или иной человек, я подстраиваю выражение своего лица настолько точно, насколько это возможно, под его выражение, а потом жду, какие мысли или чувства, совпадающие с этим выражением, возникнут в моем разуме или сердце». Это кажется противоречивым, но только с точки зрения того, кто представляет работу сознания как работу компьютера с глазами в роли камеры и телом в роли принтера или динамика: ввод – обработка – вывод, восприятие – узнавание – мимика. Это работает иначе.
Ответ Движения – и, в некотором смысле, весь чернильный эксперимент – базируется на предпосылке, что видение включает в себя процесс «вчувствования» в то, что вы видите, и что чувство – это нечто, что случается через зрение. Эта идея прошла долгий путь с момента ее возникновения в немецкой эстетической теории около 1871 года, в особенности под ее английским названием – эмпатия.
Эмпатия в последние годы обсуждалась даже больше, чем зеркальные нейроны, и одна научно-популярная книга за другой ставит ее в центр того, что значит «быть человеком». Некоторые оппоненты, такие как Пол Блум, возражают против этого: если эмпатия предвзято относится к знакомому и привлекательному, имеет преимущество перед количественными фактами (мы больше сочувствуем одному ребенку, упавшему в колодец поблизости от нас, чем тысячам безвинных жертв где-нибудь далеко), определенно является признаком ума «узкого, ограниченного и не имеющего базовых познаний в арифметике», то без нее мы сможем принимать более эффективные решения, касающиеся сложных проблем.
Обсуждения теста Роршаха могут привнести в сегодняшние дебаты полезные точки зрения, поскольку с момента его рождения в спорах о том, должна ли психиатрия заниматься определением диагнозов или же понимать людей, история теста балансировала на грани двух конкурирующих мнений: теории «вчувствования» в точку зрения других людей и «другого подхода, предполагающего сохранение дистанции в целях рациональной объективности».
Работа Стивена Финна, в частности, может быть использована для того, чтобы придать новую форму дискуссиям вокруг эмпатии. Излагая методику К/ТА, он утверждал, что эмпатия делает три разные вещи. Это способ сбора информации: вы понимаете людей, чувствуя их боль или представляя ситуацию с их точки зрения, а не просто наблюдая за их поведением. Это интерактивный процесс: в то время как терапевт пытается понять, человек, который хочет быть понятым, «одновременно наблюдает за мной и дает мне информацию, которая помогает лучше узнать его внутренний мир». И наконец, эмпатия – целебный элемент сама по себе: сочувствие может исцелить. Многие из клиентов Финна говорят ему, что чувство того, что их так глубоко поняли, изменило их жизнь. Эти три способа сопереживания могут указывать в разных направлениях: мошенник может быть чрезвычайно чувствительным и способным читать людей, быть «сочувствующим» в одном плане, однако бесчувственным социопатом в том, как он распоряжается полученной информацией. Исходя из этого аргументы Блума подтверждают недостатки эмпатии как инструмента сбора информации, но они упускают из виду ее ценность в качестве средства установки взаимосвязи и исцеления.