Книга Вуда кажется правдоподобной причиной спада, однако ее реальное влияние оценить трудно. Большинство психологов и оценщиков просто продолжали делать то, что они и так уже делали. Те из них, кому не нравился тест Роршаха, приветствовали снижение доверия к нему; те же, кто знали и применяли тест, попросту проигнорировали книгу или использовали ее критику, чтобы предпринять небольшие, но ощутимые улучшения. Невозможно отделить Вуда от более масштабных движений, происходивших в области. Тест Роршаха стал следующим после Фрейда символом того, что люди не любили в психиатрии: слишком много недоказуемых выводов, слишком много пространства для предвзятости, недостаточно твердой научной основы. Многие критики теста Роршаха являлись также критиками Фрейда, выдвигая одни и те же аргументы против обоих. Поэтому исследователям Роршаха приходилось защищать то, что они делали, намного активнее, чем другим психоаналитикам, даже несмотря на то, что большинство описываемых проблем касались и прочих видов тестирования. Многие выбрали участие в других баталиях.

В популярных СМИ преобладает скептицизм. Всякий раз, когда у изданий Scientific American или Slate появлялся повод упомянуть о фактическом тесте Роршаха, процитировав кого-то из экспертов, этим экспертом был кто-нибудь из авторов «Что не так…», неизменно утверждавший, что тест научно развенчан, но продолжает использоваться. Звучащая критика осталась той же, которая учтена еще в системе Экснера в начале 2000-х годов, и никто не упоминает о каких-либо новых разработках, появившихся с тех пор.

Информация о том, насколько часто тест преподается, а не используется, более неоднозначна. Из-за скептицизма или более широких сдвигов в области – например, расширения специализации – аккредитованные аспирантуры и интернатуры уменьшили акцент на проекционных или требующих выполнения задач техниках. Тест Роршаха не входит в первую десятку самых распространенных тестов согласно обзору клинических психологических программ 2011 года. Пиотровски назвал снижение «критическим», заявив, что теста Роршаха вскоре «не будет в клинической психологии США». Новое исследование предполагает, что это предсказание слишком резкое: в то время как тест Роршаха исключен из 81 % образовательных программ в 2011 году, в 2015 году он вернулся в 61 % из этих программ (или, возможно, показатель 2011 года был занижен). И почти все «ориентированные на практику» программы (в отличие от программ, ориентированных на исследования) продолжают преподавать тест Роршаха, хотя обучение ему в большинстве высших учебных заведений в целом стало реже.

Существует проблема качества инструкций по тесту Роршаха. Американская психологическая ассоциация требует от клинических психологов быть компетентными в психологической оценке, но никто не говорит, что это означает. Раньше студенты учились оценке личности в течение пяти семестров, но теперь у них, вероятно, будет курс теорий личности длиной в один семестр, который описывает, как устанавливать взаимосвязь в тестовых ситуациях, и широкий спектр конкретных тестов. На 2015 год рассматривалась возможность введения двух трехчасовых сессий, охватывающих историю, теорию и практику теста Роршаха в рамках системы Экснера, Р-СОЭ или и того и другого.

Эйген Блейлер работал, чтобы принести дорогостоящие методы Фрейда людям, которые нуждались в них больше всех, – бедным, госпитализированным, больным психозами. Роршах также стремился создать метод, который можно бы применить к любому человеку. Но более широкомасштабные факторы – например, социальное неравенство и расширяющаяся специализация врачей – похоже, работают против такого видения. Оценка личности и психотерапия становятся похожи на платное консультирование или коучинг: акцент делается на исследование и импровизацию, а не на выявление конкретного диагноза. Сама идея оценки – попытка взглянуть на человека в целом – выглядит не вписывающейся в систему управляемого ухода, которая все еще применяется в наши дни. Возможно, технократический тест Роршаха просто не сможет конкурировать на рынке, а его исследовательское направление пойдет по пути фрейдистского анализа и других ориентированных на клиента услуг, являющихся роскошью для тех, кто может себе это позволить. Этот более кустарный подход, вероятно, будет преобладать до тех пор, пока люди желают больше узнать о самих себе.

«Даже для таких сторонников, как я, – говорит Крис Хопвуд, молодой психолог, ведущий активную деятельность в сообществе специалистов, занимающихся оценкой личности, – тест Роршаха чем-то сродни виниловым пластинкам: вы используете это, только когда действительно хотите, чтобы музыка была хорошей». Если бы тест Роршаха был просто одним из тестов, эффектным, но неэффективным в череде методов личностной оценки, это был бы конец истории.

Снижение частоты применения теста Роршаха в клинической психологии не нужно преувеличивать: Р-СОЭ набирает силу, а доля в миллион сеансов в год – это по-прежнему очень много. Чернильные пятна используются в качестве теста по всему миру, иногда для постановки диагноза, иногда – для того, чтобы непринужденно видоизменить то, как терапевт понимает клиента. Если женщина приходит к психологу за помощью при пищевом расстройстве и выдает высокий показатель индекса самоубийства во время теста Роршаха, психолог может обсудить с ней это: «То, как вы относитесь к жизни, очень похоже на то, как ведут себя люди, склонные к самоубийству. Стоит ли нам поговорить об этом?»

Подобные примеры будут казаться подозрительными психологам или обывателям, которые считают, что Роршах обязательно должен выявить в человеке что-то безумное. На самом деле этот тест используется и для того, чтобы установить факт нормальности. Недавно в одном из государственных психиатрических учреждений, где содержатся преступники, признанные невиновными по причине психических отклонений, подвергался интенсивной терапии мужчина, склонный к насилию (подробности не могут быть приведены из соображений конфиденциальности). Лечение было успешным – симптомы психических отклонений у мужчины исчезли; судя по всему, он перестал представлять опасность для себя и окружающих. Поэтому с ним провели тест Роршаха, который показал отсутствие расстройств мышления. Тесту в достаточной степени доверяли как надежному и чувствительному индикатору таких проблем, и отрицательный показатель убедил команду в том, что пациент должен быть выписан.

Тест Роршаха продолжает использоваться в исследовательском контексте. Часто бывает трудно различить слабоумие альц-геймеровского типа и другие возрастные осложнения и психические заболевания, – смогут ли чернильные пятна отделить их друг от друга? На конференции 2015 года финский ученый представил анализ тестов Роршаха, проведенных с 60 пациентами парижского дома престарелых в возрасте от 51 года до 93 лет (средний возраст – 79 лет). У 20 из этих пациентов была болезнь Альцгеймера в ранней или средней стадии, а еще 40 страдали от расстройств настроения, беспокойства, психозов и неврологических проблем. Тест обнаружил между двумя группами много общих элементов, но выявил также и ряд отличительных признаков. Пять оценок Роршаха показали, что пациенты с Альцгеймером менее психологически находчивы, имеют менее гибкие познавательную и творческую способности, менее способны к сопереживанию и решению проблем. Они искажали информацию и не сопоставляли воспринимаемые факты. Самым интригующим было то, что, хотя они и прикладывали обычные усилия для обработки сложных и эмоциональных стимулов, пациенты с болезнью Альцгеймера дали меньше ответов с упоминанием лица или фигуры человека, а эта разновидность ответа – до сих пор широко признанный показатель интереса к другим людям. Больные Альцгеймером в большей степени, нежели другие их сверстники, «выпадают» из реальности. Это открытие было новым в исследованиях Альцгеймера, и оно имело важные последствия для лечения и ухода.

Тот факт, что существует так много данных о восприятии чернильных пятен, делает их полезными не только для клинической психологии, но и для множества других областей. В 2008 году, когда команда японских нейробиологов хотела изучить, что происходит, когда люди видят вещи собственным оригинальным образом, им понадобились признанные, стандартизированные критерии, позволяющие установить, является ли видение человека обычным, необычным или уникальным. Исследователи взяли то, что они назвали «десятью неоднозначными фигурами, которые ранее использовались в исследованиях» (это были, конечно же, пятна Роршаха), и спроецировали их внутрь аппарата магнитно-резонансной томографии, снабженного голосовым сканером, отслеживающим мозговую активность в режиме реального времени, по мере того как испытуемые давали типичные или нетипичные ответы на чернильные пятна.

Исследование показало, что при рассмотрении чего-то стандартным путем задействованы инстинктивные, отвечающие за предчувствие области мозга, в то время как оригинальная версия, требующая более творческой комбинации восприятия и эмоций, задействует другие его части. Как отметили японские ученые, роршахисты давно утверждали, что оригинальные ответы «возникают именно благодаря наличию эмоций или личных психологических конфликтов… в процессе деятельности, связанной с восприятием». Исследование, произведенное при помощи МРТ, подтвердило традицию Роршаха так же, как чернильные пятна сделали возможным само это исследование.

Еще один вывод из этого эксперимента заключался в том, что люди, которые хуже различают формы, имеют более крупные миндалевидные тела, – это знак, что эта область мозга, которая занимается обработкой эмоций, задействуется чаще. «Из этого следует, что эмоциональная активация во многом влияет на то, в какой степени человек искажает реальность», – точно так же изложил это Роршах сто лет назад с его соотношением Цветовых ответов и плохих ответов Формы (F-).

Другие недавние исследования восприятия использовали новые технологии для изучения самого процесса тестирования. Поскольку типичные испытуемые дают в среднем два-три ответа на карточку, но, если их попросить, могут дать и девять-десять, группа психологов-исследователей из Детройтского университета выдвинула предположение, что люди, должно быть, подвергают свои ответы цензуре, фильтруют их. Возможно, обход такой цензуры позволил бы основанному на выполнении задания тесту раскрыть больше. Если бы только существовала непреднамеренная реакция на изображение или по крайней мере реакция, которую было бы «сложнее подвергнуть внутренней цензуре»… Она есть, – это движения наших глаз, пока мы изучаем чернильное пятно перед ответом.

Так что, основываясь на исследованиях теста Роршаха, восходящих к 1948 году, экспериментаторы установили на головы тринадцати студентов трекеры EyeLink, после чего показали им чернильные пятна и спросили: «Что это может быть?» Затем показали каждое пятно еще раз с вопросом: «Что еще это может быть?» Они подсчитали и проанализировали, сколько раз каждый испытуемый замирал и смотрел в одну точку на изображении, то, как долго они смотрели, сколько времени им понадобилось, чтобы отвлечься от изображения и начать смотреть по сторонам, и насколько далеко они отводили взгляд. Ученые сделали также общие выводы, установив, например, факт, что во время повторного просмотра изображений мы задерживаем на них свой взгляд дольше, поскольку повторная интерпретация изображения – это «попытка получить концептуально сложную информацию». Усиленное внимание направлено на то, что мы видим, а не на то, что говорим. Движения глаз никогда не смогут рассказать больше о нашем разуме, чем то, что мы видим в чернильных пятнах, – но ученые исследуют, могут ли они вправду могут поведать нам о том, как мы смотрим и видим, – и возвращают нас к истокам теста Роршаха, который автор считал способом разгадать восприятие.

Наиболее фундаментальным вопросом, который Роршах оставил после своей смерти, является следующий: как эти десять карточек могут провоцировать столь богатый спектр ответов? Доминирующая тенденция в психологии, от Бека и аналитиков содержимого до Экснера и его критиков, оставляла этот вопрос теоретического обоснования в стороне. Эмпиристы думали о тесте как о чем-то, провоцирующем ответы, и потратили десятилетия на тщательную настройку метода объединения этих ответов в таблицы. Для Роршаха же – и для очень немногих, кто пошел за ним, – чернильные пятна апеллировали к чему-то более глубокому. Эрнест Шахтель утверждал, что настоящие результаты тестов – не слова, которые произносят люди, а их способы видения. «Следует подчеркнуть, что это тест касается формальных вещей, – писал Роршах в 1921 году, – того, как человек воспринимает информацию и впитывает ее в себя».

Сегодня мы знаем о науке и психологии восприятия больше, чем когда-либо. Тест постепенно выходит за рамки культурных войн клинической психологии, и однажды, быть может, его включат во всеобъемлющую теорию восприятия, как того желал Роршах, или по крайней мере поймут, что именно в природе видения дает чернильным пятнам их силу.

Внимательно посмотрите на эту картинку. Ниже вас ждет викторина.

Представьте себе, что в вашем распоряжении есть достаточно времени, чтобы изучить это изображение. Потом карточку забирают и отводят вас в темную комнату. Теперь представьте себе два разных сценария. В первом из них ваши глаза закрыты и вам нужно ответить на вопрос, касающийся вашего восприятия только что увиденного изображения: «Ширина этого дерева превышает его высоту?» В другом сценарии вам нужно ответить на тот же вопрос, только ваши глаза открыты, а картинка бледно отображается на экране, чтобы вы могли посмотреть на нее, когда вам задают этот вопрос.

Этот эксперимент провели с двадцатью людьми и разными изображениями, но одинаковыми вопросами. В процессе выполнения каждого из сценариев измерялась мозговая активность испытуемых, – эта темная комната была МРТ-сканером. Совпадение мозговой активности между двумя сценариями составило 92 %, это означает, что, когда мы что-то видим, наш мозг почти всегда реагирует так же, как и при визуализации (или, по крайней мере, это происходит в одной и той же области мозга). Сетчатка, вне зависимости от того, захватывает ли она свет, добавляет лишь 8 % к активности. Восприятие – это в основном психологический, а не физический процесс. Когда вы на что-то смотрите, то направляете свое внимание на одни части визуального поля, игнорируя остальные. Вы видите либо книгу у себя в руке, либо летящий в вас бейсбольный мяч, – и ваше сознание принимает решение игнорировать всю прочую информацию, которая в это время достигает ваших глаз: цвет вашего стола, форму облаков в небе и т. д. Информация и инструкции перемещаются по нервам от глаза к мозгу и в обратном направлении. В ходе еще одного эксперимента Стивен Косслин, соавтор исследования в области древовидной визуализации и один из ведущих современных исследователей визуального восприятия, отслеживал эту двустороннюю нервную активность, движущуюся в процессе наблюдения «вверх по течению» и «вниз по течению», и обнаружил, что это соотношение составляет 50/50. Видение – такое же действие, как и реагирование, выдавать информацию – то же самое, что принимать ее.

Даже простые оптические задачи на практике оказываются не просто чем-то пассивным или механическим. Наши глаза способны воспринимать длину волны, но кусок древесного угля будет выглядеть одинаково черным вне зависимости от того, лежит он на дне мешка или находится на ярком солнце во время вашего пикника с барбекю. Точно так же лист белой бумаги выглядит белым независимо от освещения в комнате. Художникам нужно отучить себя от такого способа видения, чтобы они смогли рисовать «черные» или «белые» вещи разными цветами. Как пишет в своей прекрасной книге под названием «Белый цвет» японский дизайнер Кения Хара: «Такие вещи, как насыщенный богатый золотистый цвет желтка в разбитом яйце или цвет чая в наполненной до краев чашке, – это не просто цвета. Они скорее воспринимаются на более глубоком уровне, через их текстуру и вкус, через атрибуты, присущие их материальной природе… В этом отношении цвет понимается не посредством одного нашего визуального чувства, но посредством всех наших чувств». Другими словами, самый совершенный образец яичного желтка в самой большой книге эталонов в мире не будет иметь того цвета, который он приобретает, будучи слегка сваренным или когда застывает на раскаленной сковородке с шипящим ароматным оливковым маслом, так что он не может обладать тем золотисто-желтым цветом, который мы обычно видим. Цвета существуют в нашем сознании в связи с цветными вещами, которые пробуждают наши воспоминания и желания. Ни одна из объективных систем – ни цветовая модель Пантон, ни цветовое колесо, ни пиксельная сетка «всех» цветов – не может доподлинно передать любой цвет. Даже просто видеть цвет – это действие, которое выполняет личность, а не только ее глаза.