Она стоит в кухонном отсеке, я сижу на полу гостиной. Сестра ставит на стол коричневый бумажный пакет в жирных пятнах — очевидно, наш сегодняшний ужин, купленный в забегаловке по пути от работы к месту, где она оставила машину. Но мне стыдно жаловаться. Она работает на полную ставку, нередко задерживается по окончании рабочего дня, и у нее трое детей в возрасте до десяти. А она все-таки приезжает каждый день возиться со мной… Я вот даже не знаю, стала бы так нянчиться с ней, с папой…

— Ты как? — спрашивает она.

— Да ничего.

Вокруг стоят коробки. Разное.

— Я принесла поесть, — говорит Анника.

— Я не хочу есть, — не раздумывая отвечаю я.

— Понятно, но немножко поесть надо.

Сестра принесла индийской еды. С чего она взяла, что, когда от еды воротит, аппетит разбудят цыпленок тикка и чесночная лепешка нан? Однако, вопреки собственным ожиданиям, мне удается проглотить немножко. Я почти не ощущаю вкуса, но тело, встрепенувшись, набрасывается на ту крохотную порцию пищи, которую я ему скармливаю, и меня постепенно отпускает: я понимаю, что надо поесть. Откусываю еще.

— Я сегодня была у папы, — говорю Аннике в промежутке между жевками.

— Ой.

Мы молча жуем.

— Что он сказал?

— Что всегда. Какие он книги читал, какие мне стоит прочесть. Дом полон студентов, прислуживающих ему.

— Нет, что он сказал о Сигурде?

— А. Ты про это…

Я отрываю кусочек лепешки и выглядываю в окно. Туман. Город прямо тут, за порогом, я знаю, но сейчас его не видно; там только туман и те деревья, что у самого окна.

— Да знаешь, — говорю, — я не стала ему рассказывать.

Анника смотрит на меня, сощурив глаза, но не спрашивает почему.

— Понятно.

Я представляю себе, как сама ходила бы на сеансы к приятному пожилому терапевту, ровеснику папы, но он не как папа, внимательно слушает и спрашивает: «Как вы думаете, что это значит, когда вы приезжаете к своему отцу, но не рассказываете ему, что вашего мужа нашли убитым? Что это значит, когда ваша сестра безусловно принимает ваш выбор?»