Проснувшись однажды ночью из-за разлившейся под попой и ляжками теплой сырости, я ужаснулась: ой, опять! Вышла в коридор, достала из бельевого шкафа простыню на резинке и попробовала расправить ее, как меня учила Анника. Простыня не хотела надеваться на матрас. Пока я пыталась натянуть ее по углам, она промокла из-за сырого матраса. Я заплакала.

Как я оказалась на площадке лестницы, не знаю. Должно быть, не сумев заправить постель, вышла в коридор. Не решилась разбудить Аннику, но помню, что приоткрыла дверь в спальню мамы с папой, увидела, что мама спит; почувствовала глубокое отчаяние из-за того, что нет смысла ее будить. Увидела, что папина кровать пуста.

Это было странно: ведь я слышала, как оба они вечером легли. Слышала, как они переговаривались — а теперь его нет! Я почувствовала себя страшно одинокой. Не ведаю, как случилось, что я села на площадку лестницы. Помню только, как сижу там и тихонько, чтобы никого не разбудить, плачу. Вдруг открывается входная дверь. С того места, где я сижу, видно прихожую. Пришел папа. Он меня не видит. Разувается. Сует руку в карман куртки, достает что-то. Вертит в руках. Мне не видно, что именно. Он замечает меня, когда вешает куртку, и говорит:

— Сара? Ты чего здесь сидишь?

Я киваю ему. Не спрашиваю, где он был, зачем уходил. Ничего не говорю. Папа берет меня на руки, я кладу голову на его широкое плечо. От него пахнет свежестью и привычным лосьоном после бритья, и мне ужасно хочется, чтобы он больше никогда не уходил. Папа относит меня в спальню, укладывает на постеленную мной простыню, а я стесняюсь сказать ему, что она сырая, что я описалась. Ложусь в мокрую постель и пытаюсь заснуть.

Через три недели после того, как мы с Сигурдом поженились, я в своем кабинете в клинике обрабатывала руки дезинфицирующим гелем. Ко мне на терапию приходила семья; они ушли, а я начала выдавливать на руки гель из дозатора, который держала в кабинете. Я следила за этим: работая с подростками, страдающими психозами, обязательно здоровалась с ними за руку, но привыкла потом обязательно мыть руки. Я еще не привыкла к обручальному кольцу: забыла снять его, нанося гель, и тот налип на кромку. Я сняла кольцо, положила на письменный стол, помассировала пальцы. Потом обсушила кольцо салфеткой. И в то мгновение, когда надевала его на палец, внезапно совершенно четко осознала, что такое я видела в тот вечер, когда описалась, когда сидела на площадке лестницы в доме на Сместаде и смотрела на папу, вертевшего что-то в руках. Через двадцать с лишком лет пришел опыт, придавший смысл воспоминанию: папа надевал обратно обручальное кольцо.

Мы убираем со стола, и тут раздается звонок в дверь. Мы с Анникой переглядываемся, и я, должно быть, выгляжу испуганной, потому что сестра говорит мне: «Я открою».

Она идет по лестнице вниз, а навстречу ей уже поднимается Гюндерсен. Вот, значит, как; мое жилище мне уже как бы не принадлежит, полицейские приходят сюда как к себе домой. Гюндерсен не ждет, пока я соберусь с духом открыть ему.

Теперь они оба поднимаются по лестнице: Гюндерсен впереди, перешагивает через ступеньки. Так и брызжет энергией. Анника следом: настороженна, брови насуплены, глаза вперены в его спину. Всем своим существом дает ему понять, что она начеку и нахрапом он ничего не добьется. Гюндерсен здоровается, присаживается рядом со мной к кухонному столу и замолкает.

— Как продвигается дело? — спрашиваю я.

— Продвигается помаленьку, — отвечает он.

Глядит прямо перед собой, вроде бы в задумчивости, что никак не согласуется с его энергичным вторжением, потом говорит:

— Так как вы провели остаток тех выходных, Сара? Съездили на тренировку, вернулись домой, выпили вина и стерли то сообщение, а потом легли спать. Правильно?

— Да.

— А что было потом?

Я собираюсь с мыслями.

— На следующий день я проснулась. Пришла Юлия, это девушка Томаса, он друг Сигурда. Наверное, она хотела проверить, всё ли со мной в порядке. Не знаю. Мы… Да. Она заглянула ненадолго.

Если придется подробно рассказать Гюндерсену о том, как я встретила Юлию, думаю, впечатление у него сложится не в мою пользу. Конечно, к делу это не относится, поскольку невозможно представить себе, чтобы Юлия стреляла Сигурду в спину. Однако рассказать, что я повздорила с девушкой друга Сигурда… После того как стерла его сообщение… Да уж.

Непохоже, однако, чтобы Гюндерсена это заинтересовало. Он говорит:

— Да? О’кей, и что дальше?