— Не созналась ведь?
— Нет… — понурился палач. — Но сознается, не таких ломали…
— Нет, не сломаете. Эту не сломаете. Сумасшедшая она. Тут другой подход нужен.
— Какой такой другой? — оскорбился Федосей. — Я ж не пальцем деланный, все подходы знаю, только ж как работать?.. Ведь только давеча в третий раз подавал рапорт, чтоб привезли «ледянку» и «железную деву»! А не везут, денег, видишь ли, нету! А кнут! Вы гляньте! Старье какое, рукоять поистерлась совсем! Коловорот на дыбе вот-вот сломается! И то не моя вина!.. Квартирмейстер опять в довольстве отказал!.. Я уже устал жаловаться!
— Не в тебе дело, — отмахнулся полковник. — Ты по телесным пыткам мастер, а тут нужен тот, кто душу из нее вынет и по крупицам перетряхнет…
Недоброе предчувствие кольнуло в сердце. Воображаемая корона съехала с полковника. Козырь стремительно превращался в лишку. Кажется, зря я на него поставила. Какую еще пакость уготовил мне Единый?
— Вы о чем толкуете? — тоже не понял Федосей.
— Отныне ею будет заниматься душевед. Эй, Хоффман, — окликнул он сопровождающего, — зови сюда этого мозгоправа.
— Он платы вперед требует. Или того… — ротный многозначительно подвигал бровями вверх-вниз.
— Обнаглели все, условия ставят! — зло выдохнул Гогенфельзен и оглянулся на меня. — Господи, она ж страшная, как божий грех…
Он скривился и сплюнул на пол, потом торопливо достал надушенный платок из кармана и поднес ко рту.
— Так поди пойми, что у этих душеведов в башке творится, — пожал плечами Хоффман. — Они все того… малость не в себе… извращенцы. Только вы, фрон полковник, правы. Надо бы ее в божеский вид привести, прежде чем Тиффано показывать, а то передумать может… Кстати, Федька, этот генеральский прихвостень ее хоть не того, не оприходовал?..
— Да кто на нее в здравом уме вообще польстится?.. — поморщился палач.
— Ну и хорошо, а то Тиффано больно волновался… Чистоплюй еще тот…
Я нахмурилась. Тиффано… Имя казалось знакомым. Где-то я его слышала… Но где?..
Недовольно ворчащий себе под нос Федосей вправил суставы, окатил меня несколькими ведрами воды, срезал те лохмотья, в которые превратились рубашка и платье, надел чистое и даже попытался причесать волосы.
— Ишь, удумали, — бормотал он. — У живого человека в мозгах ковыряться. Изверги!..
— И не говори, Федосей, — горячо поддержала я его. — Страшные они люди… Мозги наизнанку выворачивают всем вокруг. Ты бы отговорил полковника от этой затеи, а?
— Испугалась небось? А вот надо было не упрямиться и мне все выкладывать!
— Так а я чего?.. Я ж за тебя да полковника беспокоюсь… за своих будущих подданных. Знавала я одного душеведа столичного… Такие речи сладкие вел, так соловьем разливался, что все, кто его слушали, в него влюблялись и потихоньку превращались… в мужеложцев…