— Не… последнее для меня отпадает.

— Шучу. Для меня тоже. А вот Петрович, кто же его знает?

— Вот именно ему-то этого и не хватает, да? Василий Александрович! Ему же еще встреча с законной супругой предстоит. Помните, был такой фильм японский, «Тень воина»? Там как раз жена-то двойника самурайского князя и опознала…

— То была история про Такэду Сингэна. Кстати, великий воин был. И хоть в нашем случае шкурка у Петровича и подлинная, все равно, ты прав. Момент щекотливый до чертиков. Веселее было только с твоим разлюбимым «дядей Фридом».

— Ох, не бередите, плиз.

— Да, красиво он тебя обвел, нечего сказать. Но не меня же. Ладно. Разгребем. Пока полежит у меня, под правильным надзором. А Петровичу я хочу предложить надраться в первый вечер по приезду до чертиков в кругу семьи и боевых друзей. Но как получится, пока загадывать не будем. Время есть для того, чтобы ситуацию подготовить.

А сейчас, все-таки попробуй мне объяснить, как и почему тебе именно ЭТО в голову пришло? Лишь ради спасения вильгельмовой чести и физиономии, Мишкиной личной жизни и нарождающейся русско-германской дружбы? Или из-за чего иного?

Вадик и сам силился понять, как это он сподобился столь ловко разрядить ситуацию, позволив и кайзеру сохранить лицо, причем как в прямом, так и в переносном смысле, и ретироваться из вагона перепуганой гофмейстерине, и Великому князю прихватить, наконец, не на шутку разбушевавшегося Мика, уговорив своего котэ сменить гнев на милость. Так что, по итогу, кроме изрядно расцарапанного Вильгельмовского такса, физически и морально в сем международном инциденте никто не пострадал.

И по всему получалось, что благодарить-то за это нужно было тот самый Цусимский форум, на котором он познакомился с Петровичем. И где, кроме обсуждения нюансов русско-японской войны, энтузиасты флотской истории до оплавления клавиатуры и охладительного бана, не менее азартно спорили практически обо всех мало-мальски значимых морских кампаниях и битвах всех времен и народов. Причем, Первая мировая война, которая для русского флота как бы непосредственно продолжала Русско-японскую, разбиралась буквально по косточкам. Как и события межвоенного десятилетия.

Вадим тогда в какой-то момент «подсел» на дискусс о гросс-адмирале фон Тирпице, его «Теории риска», и вообще, о кайзеровском флоте, созданном в воплощение его идей, под его руководством и под неусыпным, личном контролем.

Однако, к удивлению Вадика, в большинстве обсуждавшихся тем, посвященных Кайзерлихмарине, на второй план уходила личность того, чья тень всегда маячила за спиной у Тирпица в моменты принятия им всех ключевых келейных решений. И чья помпезная, монументальная фигура, украшенная то кивером с громадным плюмажем, то кирасирской каской с хищно-грозным орлом, то адмиральской фуражкой, неизменно прикрывала нарождение морской мощи Рейха от всех внутри- и внешнеполитических передряг, — личность германского Императора и прусского короля, — кайзера Вильгельма II Гогенцоллерна. Для которого и сам гросс-адмирал был всего лишь удачно выбранным исполнителем ЕГО монаршьей воли и страстного желания с детских лет, — о превращении Германии в великую морскую державу.

Это был именно тот исторический персонаж, на которого в свое время был навешен ярлык главного виновника первой мировой бойни, и который многими воспринимался как харизматический злодей планетарного масштаба. Но Вадик, уверенный в том, что нашу историю пишут победители, причем пишут, зачастую, без стыда и зазрения совести изощряясь в очернении проигравшей стороны и в наведении лоска на собственные изрядно запачканные мундиры, смотрел на эту историческую фигуру с особым интересом и желанием разобраться в вопросе: Кем же Вы были на самом деле, герр Экселенц?..

Знать бы тогда Вадиму наперед, что скоро ему представится возможность задать этот вопрос предмету своего интереса лично, глядишь и успел бы целенаправленно прочесть и осмыслить все, до чего, из понаписанного о кайзере и про кайзера, он смог бы дотянуться. Но, — не судьба. Однако и тех нескольких книжек, что Вадим мимоходом «проглотил», ему вполне хватило для того, чтобы составить для себя его психологический портрет.

Причем, созданный Вадиком образ во многом отличался от того клише, к которому склоняли читателя маститые историки, публицисты и пропагандисты за почти что сотню лет скурпулезного изучения опыта и итогов правления этого, безусловно, выдающегося монарха и неординарного человека.

Итак, как сказал бы Юлиан Семенов: «Информация к размышлению: Вильгельм»…

Как можно представить себе цельной личностью человека, которого Господь щедро наделил выдающимися положительными качествами, а Сатана — столь же выдающимися отрицательными? Причем, вот именно так — обильными, широкими мазками, почти без полутонов. Только черное и белое. Тем паче, если этот человек волею судеб вознесен на вершину политического Олимпа одной из великих Держав?

Наверное, для начала неплохо вспомнить об «аналогах». А история человечества таковых знавала. Александр Македонский, Ричард I Львиное Сердце, Иван Грозный, Наполеон Бонапарт… Занятная компания подбирается, не так ли?

В его жилах текла кровь Великих Фридриха и Екатерины, кровь королевы Виктории и Марии Стюарт. Он обладал прекрасной памятью и живым, острым, склонным к анализу, умом. Будучи протестантом лютеранином, он был чужд любым проявлениям истовой религиозности или нетерпимости в вопросах вероисповедания. Его патриотизм стал притчей воезыцах, а трепетная, пламенная гордость за трудовые, научные и культурные достижения германской нации — ни на йоту не была наигранной.

Его истовая, почти средневековая щепетильность в вопросах личной рыцарской чести монарха была поразительной, тем паче, если вспомнить о том, в какую «веселую» эпоху он жил. Он считал правильным говорить то, что думает, то есть — правду. Точнее — ЕГО правду. Он слыл прекрасным семьянином, почитающим традиционные ценности, рачительным хозяином в собственном доме и щедрым, просвященным государем во главе своей Державы. Причем при всем своем показном монархизме, он провел ряд вполне либеральных реформ, уживаясь и с Конституцией, и с социал-демократами в Рейхстаге. В сфере же внешней политики, он «никого не хотел стеснять».

Казалось бы, кого еще лучше могла пожелать себе во властители юная, динамично развивающаяся Империя? Тем паче, что горячо любимому Фатерлянду он решительно и громогласно, с гордо открытым забралом, требовал «места под Солнцем!»