— Понимаю… — Михаил грустно вздохнул и скрипнув ремнями, бросил последний взгляд в сторону западных ворот павильона, — Ну, идемте… И по коньячку немножко, если не возражаете, конечно?
— Вам — так просто необходимо. Это я как врач говорю. Меланхолия — не Ваш стиль.
— Сильно заметно?
— Есть немножко, — улыбнулся Вадик, — Но можете мне поверить, от таких чувств, как правило, не умирают. Тем паче, что…
— Ой, да ладно! Меланхолия, ностальгия… просто не умею расставаться, вот и все. Мы с ним, между прочим, с Японии вместе были.
Четырехвагонный экспресс, подготовленный для Великого князя и его офицеров, уже был готов к отправлению. Ждали только их. А у Вадима перед глазами все еще стояли не сцены проводов кайзера, со всеми этими поклонами, реверансами и взглядами, — кстати, взгляды-то были разные, запоминающиеся, особенно некоторые, из-под германских генеральских пикельхельмов, — а картина дружной, слаженной работы наших и немецких железнодорожников.
Перевод вагонов кайзеровского поезда на европейскую колею спецветки, протянутой до Варшавы по августовскому указанию царя, он, как и все, возвратившиеся с Михаилом с войны, видел впервые. После отвода локомотива, толкач со скоростью прогуливающейся дамы продвигал «обезглавленный» состав к бетонному колодцу полутораметровой глубины, где наши рельсы обрывались, а впереди, в паре метров, находились торцы рельс уже узкой, европейской колеи. Оттуда, пятясь, подходил новый главный паровоз.
А дальше сцепка и по очереди: вывешивание каждой из 32-х осей вагонных тележек на поддерживающем гидравлическом домкрате над этим колодцем. Несколько оборотов специальными ключами, сдвижка колес с точностью до половины миллиметра, их надежная фиксация, и вперед: очередное плавное продвижение состава, переход бригады к работе со следующей осью. На все про все — полтора часа…
— Тронулись. Завтра будем в столице. Но, какое странное ощущение. Неужели на самом деле закончилась эта война? — медленно прокручивая в пальцах опустевший бокал, Михаил говорил как будто про себя, вовсе и не к Вадиму обращаясь, — Наверное, так… кончилась. Но я не в первый раз с удивлением ловлю себя на мысли, что возвращение домой почему-то не слишком радует…
Да, я соскучился по матушке, по брату и по всем домашним. Однако, как подумаю, что надо будет опять жить как прежде, просто тошно становится. Все эти балы, приемы, заседания, манежи, игры. Дурацкая, мишурная показуха. Оперета эта вся, одним словом…
Михаил Лаврентьевич, а может быть у меня по-серьезному неладно с нервами?
— Боже упаси. Такое состояние — вполне нормальная реакция человека, прошедшего через все то, что мирная жизнь дать не может.
— Думаете? Василий Александрович тоже говорит, что скоро полегчает. Но… может, еще по одной? Прозит…
— Полегчает. Всенепременно-с. Не сомневайтесь. Только вот, тем прежним юношей, беззаботным и доверчивым, Вы уже никогда не станете, Михаил Александрович.
— Похоже, Вы правы. Верно сказано: в одну и ту же воду дважды не войдешь. И еще груз грядущих забот меня гнетет здорово. Как подумаю, что разгребать предстоит такие Авгиевы конюшни, форменно в дрожь бросает. Слава Богу, что и ВЫ теперь с нами. Подставили свои плечи под наш тяжкий крест…
Однако, довольно, что это я разговорился? Все о себе, да о себе. Меня ведь Ваша истинная персона, Михаил Лаврентьевич, с некоторых пор интересует чрезвычайно, — Михаил пристально и долго посмотрел Вадиму в глаза, — Поскольку, как я понимаю, это именно Вы были советчиком брата при принятии ряда важнейших решений.
И, скорее всего, Вы несколько больше знаете о наших судьбах там, в вашем Мире, чем специалисты «узкого профиля», как выразился как-то о себе и об адмирале Рудневе Василий Александрович.
Так что, давайте-ка на чистоту: рассказывайте, чего я там натворил такого дикого и страшного, в вашем времени, что брат меня едва не объявил безумцем и изгнал из России? А то как-то раз Василий Александрович обмолвился на эту тему, но упорно отказывается открывать хоть какие-то подробности, заявив, что-де, не время еще.
Конечно, я не должен настаивать. Но… надеюсь, что Вы меня понимаете, Михаил Лаврентьевич?
— Хм… сказав А, не сказать Б? Вообще-то, такое совсем не в стиле нашего Василия Александровича, — Вадим аккуратно подбирал слова, — Я ни в коем случае не подвергаю сомнению сказанное Вами. Просто… как Вы думаете, Ваше императорское высочество, это правильно, не получив от него ответа, попытаться разговорить меня? Как-то не очень красиво это получается? Не так ли?