– Как же я рад, что ты жив! Ну же, слезай скорей с коня, обними любимого брата.

Святослав немного растерялся, не зная, что ему делать. Эмоции брата были, похоже, искренними. Но как тогда быть с признанием Аргуфа? Святослав спрыгнул с коня и сразу же очутился в крепких объятиях Илайи. От брата пахло благовониями, как от благородной девицы.

– Дай я на тебя посмотрю, – хазарин отстранил Романова от себя. – Хорош, как же ты возмужал за последнее время! А руки, сплошные жилы. Да, что я все говорю да говорю. Негоже родного брата на пороге его же отчего дома держать. Пойдем в дом, все подробно расскажешь.

Хазарин сгреб Святослава в охапку и потащил внутрь. Святослав оглянулся и увидел, что Машег идет следом. Это хорошо, как бы ни был рад встрече старший брат, но вполне может попытаться избавиться от конкурента за наследство.

В горнице было прохладно. Дом был сделан искусными мастерами, чтобы зимой было тепло, а летом свежо. Святослава усадили за большой стол, быстро заставленный разными яствами в серебряной посуде. Стены горницы увешаны яркими коврами, одну из стен украшал франкский гобелен, повествующий о деяниях великого Роланда. Убранство дома явно не соответствовало его внешнему виду. Что ж, разумно. Посмотрят степняки со стороны, беден хозяин, что с него брать, и пройдут стороной. Илайя распечатал крынку с херсонским вином и разлил по кубкам.

– На вот, выпей, братишка, и поведай мне о своих мытарствах.

Святослав пригубил напиток. Хорошее вино. А ведь у русов мне никто пить не предлагал.

– Да нечего мне рассказать тебе, брат, ничего не помню. Очнулся в степи, ни своих, ни чужих вокруг нет. Потом русы меня пленили, был рабом, потом в дружину меня боярин взял, дядю Скулди встретил. Воинскому искусству меня учили. Много чего было, недавно в степь пошли, чтобы удаль отроки проявили, меня с собой взяли. Вот и проявил, прокрался в стан половцев, побил их багатура, да назад к своим вернуться не успел. Когда от степняков уходил, меня Машег спас.

Илайя расплылся в улыбке и самостоятельно еще подлил вина Романову.

– Чует мое сердце, из этого можно сложить настоящую сагу. Я уж и не надеялся тебя вновь увидеть, думал, ты с отцом сгинул. Зря он тебя всюду с собой таскал. Учился бы в Константинополе наукам, можно было бы тебя к нашему делу родовому пристроить.

При этих словах Машег поморщился, как от зубной боли, что не осталось незамеченным Илайей.

– Что морщишься, как будто тебе в рот лайм заморский попал. Да, именно родовое дело. Прошли те времена, когда богатство луком на коне добывалось. Теперь другие добродетели для успеха нужны. Вот много ли ты, Машег, добра добыл, а я только за прошлую поездку в Геную шесть бочонков серебра взял. Там меня, между прочим, дожем именуют и есть у меня свое подворье, рядом с подворьем самого Фиески.

Святославу ни значение слово «дож», ни фамилия Фиески не были знакомы, впрочем, Машегу – тоже. Зато шесть бочонков серебра слух резанули.

– И велико ли наше подворье в Генуе, брат? – Святослав приветливо улыбнулся, решив напомнить, что имущество у них родовое, а значит общее.

Илайя как будто не заметил намека и продолжил:

– Еще как велико. Отец наш был гражданином Генуи, так что и мы с тобой в список именитых граждан записаны, как «именитые торговые люди и деньгами под процент ссужающие». Настоящий дворец отец построил, впрочем, там другое строить и не разрешили бы. Положение обязывает.

– А бочонки-то пудовые?

Илайя опустил бровь, припоминая, о каких бочонках говорит брат, а когда вспомнил, его большие толстые щеки расплылись в разные стороны от улыбки.

– Молодец, братишка, в корень смотришь. Они самые, для серебра и золота самое то такой бочонок.

Святослав от удивления чуть вино не пролил. Это что же выходит, Илайя за одну поездку в Геную заработал… шесть бочонков по шестнадцать килограммов, в одной гриве двести четыре грамма… Четыреста семьдесят гривен за одну поездку? Боярин переяславский за год такой доход имеет.