– Но я так устал, – заныл Вова.
Владик понял, что надо как-то мотивировать личный состав. Нужно сказать своим бойцам что-то такое, что наполнит их силами, взбодрит их дух и подвигнет на грандиозные свершения. Так поступали все великие полководцы, воодушевляя свои войска перед битвой пламенной речью. Они взывали к мужеству, к отваге, к патриотизму, возжигая в сердцах бойцов пламень войны и жажду битвы. И так разогревали личный состав, что тот бросался без страха и сомнения на превосходящие силы противника, рвал их зубами, рубил мечами, колол копьями, не обращая внимания на получаемые в сражении раны. Но перед Владиком стояла куда более трудная задача, чем перед полководцами древности. Ему предстояло мотивировать не отважных воинов, не прирожденных потомственных убийц, не профессиональных головорезов, давно забывших страх и жалость. Под его началом находились люди непростые, особенные, с тонкой душевной организацией и богатым внутренним миром. А потому и подход тут требовался специфический. К счастью, Владик нашел нужные слова.
– Если не успеем уйти достаточно далеко прежде, чем Цент проснется, он нас догонит и сделает больно, – сказал предводитель берсеркеров.
Эти слова оказались эффективнее любого допинга. И Петя, и Вова, которым уже доводилось вкушать садизм изверга из девяностых, отнюдь не хотели изведать повторно богатую палитру страданий и мучений. Забыв об усталости, они поспешили вперед, да так быстро, что даже стали подгонять бредущего впереди Владика.
– Поторопимся, – бормотал сквозь отдышку Вова. – Поторопимся, братцы.
При этом он все время оглядывался на избушку, дико боясь, что вот сейчас дверь распахнется и на крыльце предстанет Цент. Как глянет мучитель неистовый, как увидит в поле программистов, и ну в погоню, будто ястреб хищный за тремя голубками.
Устрашенные перспективой оказаться в лапах терзателя, берсеркеры пересекли заснеженное поле без единого перекура. Когда выползли на трассу, от всех троих валил пар, а пота компания выделила столько, что им можно было бы заполнить небольшой бассейн.
– Больше не могу! – возрыдал Петя, рушась лицом в сугроб.
– У меня все болит сверху донизу, – стенал Вова, принявший горизонтальное положение раньше друга.
Владик сам был чуть живой, и не менее соратников хотел повалиться навзничь и немного отдохнуть. Но они все еще были слишком близко от избушки. Цент даже мог увидеть их с крыльца – три черных точки были хорошо видны на белом фоне.
– Я не рассказывал вам о паяльнике? – спросил Владик у своей дружины.
– О паяльнике? – переспросил Петя. – Какой еще паяльник?
– Паяльник самый обычный, но когда он оказывается в руке у Цента….
Через минуту все уже бодро шагали по трассе в направлении, которое, как хотелось бы надеяться, было верным. Рассказ Владика о пытках пальником в исполнении Цента вышел столь живописным, и был наполнен такими потрясающими подробностями, что вся компания живо забыла об усталости.
– Какой страшный человек! – бормотал Вова. – Какой монстр. Но почему он это делает? Откуда в нем столько зла и жестокости?
– Это все из девяностых, – ответил Владик.
Петя и Вова понимающе переглянулись. Они знали, что такое девяностые. Об этом им ежедневно рассказывали воспеватели прекрасного настоящего, традиционно списывающие все косяки режима на прошлую администрацию. В итоге на девяностые навалили столько всего, что эти времена начали выглядеть каким-то адским ужасом. Даже те, кто застал девяностые в сознательном возрасте, под напором пропаганды уверовали, что кошмар немыслимый творился в те года. И уж понятно, что из такого жуткого места не могло вылезти ничего хорошего. Цент, в общем-то, подтверждал это на сто процентов.
– Немало умученных жертв на его совести, – признался Владик. – Я рассказал бы вам больше, но это слишком страшно.
– Как давно ты его знаешь? – спросил Петя.
– Кажется, тысячу лет, – всхлипнул Владик. На самом деле срок был куда меньший, но по ощущениям выходило, что он терпит изверга уже три вечности с половиною.