Но какая выгода французам от пожара? Они надеялись обрести в Москве надёжный тыл, чтобы в тепле и сытости поджидать подкрепления, получать продовольствие и лошадей. Ну, и пограбить вволю. Последнее более-менее удалось, хотя ожидания были обмануты.
Сегюр писал: «Все видали мужчин с зверскими лицами, покрытых лохмотьями, и разъяренных женщин, блуждавших среди пламени и дополнявших собой ужасную картину ада. Эти бродяги, опьяненные вином и преступным успехом, не пытались больше скрываться, они победоносно сновали по воспламенившимся улицам, их ловили в то время, как они, вооруженные факелами, старались распространить пожар; для того, чтобы вырвать у них эти факелы, приходилось ударами сабли отрубать им руки. Все говорили, что эти бандиты были выпущены из тюрем русскими властями, чтобы сжечь Москву и что в самом деле столь великое и столь крайнее решение могло быть подсказано лишь патриотизмом и выполнено лишь рукой преступника».
Кутузов во время встречи с Лористоном прямо заявил: «Я хорошо знаю, что это сделали русские; проникнутые любовью к родине и готовые ради нее на самопожертвование, они гибли в горящем городе». Но он имел в виду поджёг складов, который был стратегической необходимостью. Ответственность за смертоносный всегородской пожар он возлагал на французов, опьянённых от грабежей. Трудно поспорить и с версией Глинки: великий пожар был случайностью, в которой виноваты и русские, и французы — в тесном деревянном городе такое вполне вероятно. Но для французов пожар стал гибельным.
Ростопчин и Кутузов получали сведения из оккупированной Москвы: к примеру, они знали, что дворник дворян Муравьёвых и некий купец были схвачены в момент поджога своих домов и расстреляны. Ростопчин приказал сжечь собственную усадьбу — Вороново. На пожарище завоевателей ждала записка генерал-губернатора: «Французы! В Москве оставил я вам два мои дома и движимости на полмиллиона рублей, здесь найдете вы только пепел». Ростопчин вывез из Москвы противопожарную технику — около ста труб. Не осталось в Москве и не одного пожарного. Да, он готовил капкан для злого ворога.
Он сжёг мосты: показал, что не намерен договариваться с супостатом. Что будет сражаться до конца. Этим своим шагом он гордился всю жизнь, то и дело повторяя: «Я сжёг Вороново!».
Крестьянский принцип той войны — «Не доставайся злодею!» — пришелся в самый раз и Ростопчину. Представим себе: если бы Ростопчин, призывавший к неповиновению, к ожесточённому сопротивлению, сам встретил бы французов хлебом-солью — кто бы после этого воевал за Отечество? Нам-то не привыкать к такому лицемерию — но вожди победных времён не были отщепенцами.
Долго ли коротко ли Ростопчину надоела слава яростного поджигателя. Отставником, пребывая в Париже, он написал остроумную статью, которая многих в России возмутила: «Правда о пожаре Москвы».
Он обвинял французов: «Нельзя ожидать большой предосторожности со стороны солдат, которые ходили ночью по домам с свешными огарками, лучиною и факелами; многие даже раскладывали огонь посредине дворов, дабы греться. Денной приказ, дававший право каждому полку, расположенному на биваках близ города, посылать назначенное число солдат для разграбления домов уже сожженных, был, так сказать, приглашением или позволением умножить число оных».
Многие и в России, и в Европе отреагировали на новые откровения Ростопчина, подобно французскому историку Шницлеру: «Тем хуже для него самого, если он сам отвергает источник своей славы и собственными, так сказать, руками опрокидывает пьедестал того величавого монумента, который человечество воздвигло виновнику этой ужасной катастрофы, явившейся для европейских народов первым импульсом сбросить с себя иго французского завоевателя……
В этом историческом споре нет неправых. Идеологом сожжения, безусловно, был Ростопчин. Кроме русских поджигателей, были и французские. А стечение обстоятельств превратило локальные очаги в великий московский пожар, остановивший непобедимую армию.
Милорадович — дух победы
Он был одним из любимых учеников Суворова и истинным продолжателем тактики Александра Васильевича. Правда, нрав у Михаила Милорадовича был совсем иной — характер блестящего светского льва.
В 1711 году, по указу царя Петра I, из Сербии на малороссийскую службу был зачислен полковник и кавалер Михаил Ильич Милорадович. Его знатный сербский род происходил из Герцеговины. Милорадовича-старшего зачислили в Запорожское войско. Его единственный сын Степан вел жизнь малороссийского помещика. У него было шесть сыновей, один из которых — Андрей Степанович — ярко проявил себя на военной службе. Суворов хорошо знал этого храброго кавалериста, закончившего военную карьеру генерал-поручиком. После выхода в отставку Андрей Милорадович стал черниговским наместником. Дом Милорадовичей славился хлебосольством. Там бывали Потёмкин, Румянцев, Суворов — главные действующие лица тогдашней российской политики. Правда, визит Потёмкина окончился недоразумением: Милорадович (вероятно, во хмелю) дерзко высказался о воинских талантах князя Таврического. Григорий Александрович спешно покинул собрание, но — о, великодушие сильных! — мстить не стал. Милорадович был правой рукой Румянцева в деле уничтожения малороссийской самостийности и административной безалаберности.
В 1771 году у черниговского наместника родился единственный сын — Михаил. О его образовании отец заботился неуклонно: Михаил Милорадович начал заграничную учёбу совсем мальчишкой, учился Кёнигсбергском и Геттингентском университете, а потом познавал военные науки в Страсбурге и Меце. Отцу не удалось сызмальства записать Михаила в гвардейский полк. Чтобы добиться этой привилегии он не пожалел стараний. Императрица Екатерина II наградила его орденом Св. Александра Невского. Генерал взмолился: вместо ордена прошу записать сына в гвардию, в Измайловский полк. Екатерина проявила щедрость к своему верному слуге: сын стал гвардейцем, а отец всё равно получил орден. Одно не радовало отца в сыне — чрезвычайная расточительность. Но — кто без греха?
Михаил Милорадович к блестящему образованию ещё в юности добавил храбрость и остроумие. Эти качества способствовали быстрой карьере. Бравый, ловкий офицер пришёлся по душе императору Павлу, который намеревался быстро вырастить новую военную элиту — на замену екатерининским орлам, которым он не доверял. Милорадович в двадцать пять лет становится полковником, а через год — генерал-майором и шефом Апшеронского полка. Блестящее начало! А тут как раз сложилась антифранцузская коалиция, в Европе начиналась война, в которой России суждено было сыграть выдающуюся роль. Главнокомандующим стал вызволенный из опалы граф Суворов, который помнил Михайлу Милорадовича мальчишкой. Апшеронцы во главе с Милорадовичем пребывали в Австрии с 1798-го. Через год в Вену прибыл Суворов — и началась потеха. Не просто война, а настоящий каскад побед, праздник героизма.
Суворов сразу приметил Милорадовича, приблизил его, сделал своим дежурным генералом. Старый фельдмаршал увидел в нём главное: Милорадович служил исступлённо, все силы, всю ярость отдавал победе. Только такие полководцы были нужны русским чудо-богатырям. Острый на язык Милорадович легко подхватывал эксцентрическую игру Суворова, они понимали друг друга с полуслова. Суворов поддерживал дружеское соперничество двух храбрецов, двух молодых генералов — Петра Багратиона и Михаила Милорадовича. «Генерал-майор князь Багратион! Хороша прежняя операция, мне жаль, что я Вас тронул из Нови… Между прочим, Ваш друг Милорадович колол штыками конницу, и иные последовали примеру», — писал Суворов Багратиону из Тортоны в начале мая. Он понимал, что друзья ревниво следят друг за дружкой и норовят отличиться.
В той кампании Милорадович вошёл в ближний круг великого князя Константина Павловича. Братья по оружию, они во многом оказались единомышленниками.
В бою при Лекко 14 апреля 1799 года сказалась ставшая в будущем легендарной удаль Милорадовича, его дерзкое презрение к смерти. Он с гренадерами на подводах прибыл на поле боя, бросился на врага как смерч, тут же переманив на свою сторону военную удачу. Суворов был восхищён: вот что значит «повелевать счастием», не дожидаясь, пока улыбнётся фортуна. Глазомер, быстрота, натиск!
Милорадович быстро мыслил и поспешно, но расчётливо действовал, не теряя ни секунды. Как известно, Суворов считал эти доблести фундаментом военного искусства. С восторгом фельдмаршал отзывался о штыковой атаке Милорадовича на французскую конницу. Строго выговаривая генералу Розенбергу после неудачной атаки на Басиньяно, Суворов демонстративно расхваливал Милорадовича, ставил его в пример более старшим и по возрасту, и по званию генералам: «Мужественный генерал-майор Милорадович, отличившийся уже при Лекко, видя стремление опасности, взявши в руки знамя, ударил на штыках, поразил и поколол против стоящую неприятельскую пехоту и конницу и, рубя сам, сломил саблю: две лошади под ним ранено. Ему многие последовали и наконец все между ним разные батальоны, переправясь, сзади соединились. Сражение получило иной вид, уже неприятель отступал, россияне его храбро гнали и поражали, победа блистала…».
Впрочем, по характеру Милорадович совсем не напоминал своего спартанца-учителя. Между сражениями он успевал блистать на балах, кутить, вмешивался в интриги.