— Ну да, моей дочери!

— Она — ваша дочь?

— Моя и моей жены, графини Наталии Николаевны. Графиня перед смертью поручила своего ребенка заботам своей приятельницы, старой девицы Евлалии Андреевны Дубиковой. Когда я отказался от ребенка, Евлалия Андреевна упросила другую свою тогдашнюю приятельницу и соседку Власьеву принять ребенка. Власьева также для родов приезжала в Москву и разрешилась мертвой девочкой. Она вместо своей приняла мою и воспитала ее как дочь.

— И вы уверены, что это не выдумка?

— Уверен. Я узнал это от повивальной бабушки, которой не было основания лгать. И потом я имел подтверждение.

— От кого?

— От нее, — показал граф на портрет, стоявший на стуле со вчерашнего дня.

— Ну, тогда я готов подписать завещание, — сказал Овинский, — только какой фамилией? В Москве я живу под именем старого часовщика.

Граф поморщился — он забыл об этом. Подумав, он произнес:

— Что же делать? Кого же просить дать третью подпись?

— Две у вас есть.

— Священника и дьякона церкви села Спасского.

— Двух подписей достаточно, если завещание написано собственноручно.

— Я сам писал его.

— Тогда двух подписей достаточно.

Граф завозился на кровати — он хотел спрятать завещание в ящик стола. Овинский помог ему.

Вошел Алтуфьев.

О вчерашнем происшествии с Рыбачевским он еще ничего не знал, но заранее решил избегать разговоров с графом, которые могли бы взволновать того.

Он поздоровался, стараясь не показать вида, что его поразила происшедшая в графе болезненная перемена, сел на стул у кровати и начал расспрашивать Горского о здоровье. Овинский удалился.

— Представьте себе, граф, — весело начал рассказывать Алтуфьев, вполне уверенный, что развлечет своим рассказом больного, — я сейчас нашел у вас клад.