— Ты слышала, что покойный граф Горский оставил все свое наследство Надежде Константиновне? — спросила Софья Семеновна.

— Слышала, — ответила Секлетея.

— Слушай, мать моя, ты ничего не болтала?

— А кому мне болтать, матушка?

— То-то кому!.. А впрочем, как сделалось, так и сделалось. Я тебя только из любопытства спрашиваю.

— Никому я ничего не говорила, как дала зарок тогда вам, так и молчала.

— Ну, а как же по-твоему, Надежда Константиновна догадывается или нет?

— Я так примечаю, что будто они посерьезнее стали… может, какие догадки и имеют с женихом.

— И мне в последнее время она странной кажется: ласковее еще, почтительнее и нежнее ко мне, а все как-то иначе… Точно все спросить хочет и не решается.

— Вы бы сами сказали.

— Не моя тут воля, Секлетея. Мне путаться не следует.

Секлетея степенно положила крестное знамение и проговорила:

— Конечно, как думаете лучше.

— Я думаю, если нужно, так Наденька и помимо меня узнает, нам же вступаться грех. Так вот я и хотела сказать тебе, что вступаться нам считаю грехом и ты молчи по-прежнему.

— Слушаю-с!

— Господин Алтуфьев приехал?

— Приехали. Сейчас, наверно, к вам придут.

Обыкновенно Алтуфьев приезжал с утра во Власьево. Надя встречала его, и они вместе шли во флигель к Софье Семеновне. На этот раз последняя увидела, что Григорий Алексеевич идет к ней один.

— Вот они! — показала Секлетея.

— Вижу. Ступай!