— Неясно! — произнес он наконец, строго на этот раз глядя на Овинского.

Тот старчески кротко посмотрел на него и ответил:

— Что неясно, граф?

— Неясно, почему вы позволили мне так легко унести часы… во Флоренции, — граф приостановился, глубоким вздохом забрал воздух и докончил: — И отчего они не были спрятаны у вас, а лежали на столе, на виду?

Вслед за тем граф закрыл глаза и отвернул слегка голову к стене, как бы не ожидая ответа от Овинского.

Брови того поднялись, и жалкое лицо стало еще более жалким.

— Они были у меня спрятаны, — заговорил он. — О, они всегда были у меня спрятаны, я их берег, как зеницу ока… я их берег!.. Их никто никогда не видел у меня… Вы ведь знаете, что это было повторение труда Симона Конарского?

Граф ничего не ответил.

— Но вы не знаете, может быть, что в буквах этих часов содержится ключ к великому Зогар-Зефироту?

Граф открыл глаза.

— Знаю!

— Если знаете, то, вероятно, имея в руках ключ, искали подлинный текст Зогар-Зефирота?

— Всю жизнь!

— И он не давался вам?

Граф одними глазами показал, что нет.

— Ну, вот видите! И у меня был такой же ключ в руках, и я всю жизнь искал подлинный текст. И вдруг во Флоренции, в книжной лавке еврея-букиниста…

— Я тоже бывал у него! — проговорил Горский.

— Я нашел кусок пергамента, цену которого вы можете знать.

— У букиниста-еврея?

— Да.