– Наши солдаты понимают, что война проиграна, – произнес он. – Сколько же из них хотят сейчас сражаться? Лишь четверть или треть наших ребят будут продолжать борьбу. Все остальные предпочтут, чтобы другие сражались за них.

– Тогда мы будем сражаться вместе с этой четвертью или третью, – сказал я.

Капо зажег керосиновую лампу, убавил огонь до минимума и развернул карту.

– Я взял ее у мертвого артиллериста, – сказал он. – Смотри сюда, здесь хорошо видно наше местоположение.

Он показал по карте, где мы находимся. Мы сейчас остановились в треугольном участке лесного массива к юго-западу от Хальбе, который пересекали железная дорога и несколько лесных просек. На карте была изображена местность до самой Эльбы, где 12-я армия сейчас удерживала открытым коридор, который должен был вывести нас к американцам. Между нашим участком леса и Эльбой нам предстояло пересечь еще два важных рубежа.

Первым из них был автобан, пересекающий эту часть Германии точно с севера на юг. Русские только что перерезали этот автобан в ходе своего наступления на Берлин в северном направлении. Мы рассчитывали на то, что их основные силы сейчас должны сражаться в Берлине, оставив в тылу лишь незначительное прикрытие.

– Вот таков план, – подвел итог Капо. – А после того, как мы пересечем автобан, нам предстоит пересечь еще одну железнодорожную линию – до нее около двадцати километров. После чего останется только найти ребят из 12-й армии, дожидающихся нас. А уж затем – здравствуй, Америка.

Говоря это, он двигал пальцем по карте. Автобан, железнодорожная линия, а потом река Эльба. Проследив по карте этот путь, я хмуро усмехнулся, но это лишь обострило боль в моей спине.

В былые времена я довольно просто устраивался спать в танке: металлическое сиденье из тонких трубок служило надежным насестом, изголовьем – стенка башни или замок орудия, ну а переплетенные пальцы рук вполне сходили за подушку. Если вам приходилось провести в танке всю ночь, туалетом служила снарядная гильза, а свежий воздух поступал в башню, когда вы открывали крышку люка, чтобы опорожнить гильзу. Подобным образом три человека вполне могли переночевать в танковой башне, тогда как остальным двум членам экипажа спальней служило моторное отделение танка.

Но той ночью в лесу западнее Хальбе я не хотел спать. Приняв еще одну порцию амфетаминов и обезболивающих средств, я запил их шнапсом. Не спал и лес вокруг моей «Пантеры»: он был полон криков, стонов, детского плача и клацанья снаряжения, подготавливаемого для следующего этапа прорыва. В поисках аспирина я пошарил в кармане мундира и обнаружил там фотографию молодой девушки, которую женщина, ехавшая на броне танка, дала мне перед смертью. Первые лучи рассвета уже начали пробиваться сквозь смотровые приборы моей командирской башенки, и я высунулся из люка, чтобы получше рассмотреть ее. Девушка была настоящей красавицей, и, как все одинокие солдаты, я стал воображать, что она могла бы стать хорошей, понимающей подругой для такого человека, как я. На обороте фотографии был написан адрес, улица и дом в небольшом городке к западу от Эльбы, в американском оккупационном секторе Германии. Но имени девушки написано не было. Я улыбнулся и аккуратно спрятал фото обратно в карман.

Несколько птиц начали было свое утреннее пение, но тут же замолкли при звуках артобстрела, донесшихся до нас с запада. Куда ближе, в лесу недалеко от нас, послышались другие звуки – крики, проклятия, там собрались люди, требовавшие к себе внимания.

Я протиснулся между деревьями, чтобы посмотреть, что там происходит. Оказалось, что там стоит толпа наших солдат, склонившихся к чему-то на земле. Я стал протискиваться сквозь них, и благодаря уважению к танковой форме они медленно расступились, давая мне проход. Оказалось, что группа наших солдат поймала одного из людей Зейдлица.

Этот человек сидел на земле, прижатый спиной к комлю дерева, сжав кисти рук в кулаки и стиснув зубы. На его полевой форме цвета «фельдграу» имелся германский орел, но без свастики. Один из солдат протянул мне нарукавную повязку, которая была найдена в кармане этого агента Зейдлица. На повязке имелась надпись: «На службе Национального комитета «Свободная Германия».

Именно так агенты Зейдлица называли свою организацию. Оглядевшись, я отметил, что толпа состоит не только из солдат. Здесь были и немецкие женщины разных возрастов, причем некоторые с оружием, а также горстка детей и несколько подростков в возрасте от 10 до 15 лет. Одна из женщин вышла из толпы и забросила веревку на толстый сук ближайшего дерева.

Над кронами деревьев пролетел самолет, потом еще два, причем последние прошли так низко, что струи воздуха от их винтов заставили раскачиваться кроны деревьев. Я услышал звук стрельбы из бортового вооружения где-то к востоку от нас, затем оттуда донесся грохот взрывающихся грузовиков.

Под аккомпанемент этих звуков агент Зейдлица был вздернут на древесном суку. Из его рта доносился ужасающий стук зубов, а стоящие внизу полукругом солдаты, женщины и дети наблюдали это зрелище. Дергающиеся в агонии ноги повешенного обхватил какой-то мальчишка лет десяти – двенадцати и повис на них, чтобы переломить шейные позвонки повешенного и прекратить ужасные звуки, издаваемые им.

– Это неприлично, – услышал я его слова, обращенные к матери, когда ноги казненного стали описывать круги над нашими головами. – Таких звуков не должно быть в немецком лесу[35].