— Сегодня же вечером ты пойдёшь к своей Шелестовой и объявишь ей, что между вами всё кончено и что никогда, ни при каких условиях её сын не будет носить твоей фамилии, — раздельно, почти по буквам, выговорила Наталья.

— Это всё? — Звон в ушах мешал Михаилу сосредоточиться.

— Нет, это ещё не всё. До того, как ты отправишься к этой мерзавке, мы зайдём с тобой в Сбербанк и ты переведёшь на меня все свои сбережения.

— А не много ли ты хочешь? — скривив рот на сторону, Михаил хищно сощурился, и из его синих глаз полыхнуло пламя. — Я никогда на это не соглашусь. Ни-ког-да, — по слогам, твёрдо выплюнул он и вплотную подошёл к женщине.

— Других условий не будет, — бесстрашно глядя в его лицо, отрезала Наталья. — До того, как истечёт последний срок возможности забрать моё заявление, ты должен будешь определиться. Либо с Шелестовой ты камнем идёшь ко дну, либо со мной ты плывёшь в одной лодке. Выбор за тобой.

— Спасибо, тёть Даш, как это у нас так вышло — ума не приложу, честное слово! — Забирая из руки дворничихи тугой тёмно-синий свёрток, Михаил мягко опустил в раскрытую ладонь Дарьи Еремеевны сложенную вдвое светлую рублёвую бумажку и, одарив её лучистым благодарным взглядом, поднёс плащ к носу.

— Вы не беспокойтесь ни об чём, Михал Викторыч, он на самом верху был, свёрточек-то, потому и не успел замазаться, — убирая рубль в карман телогрейки, Гранина довольно улыбнулась: вот послал же Бог жильцов, никогда не обидят, к любому празднику копейкой побалуют, несмотря что партейные, завсегда поздороваются. — А я смотрю — лежит чевой-то, аккуратненько так завязанное, нет, думаю, чтой-то тута не так, ну — и взяла, пока вещь не попортилось насовсем, — нащупав рублёвочку, доходчиво пояснила она и радостно улыбнулась. — А что там такое есть, в свёртке-то?

— Да мы собирались курточку в ремонт отнести, завязали, чтоб меньше места занимала, а Наталья возьми да и позабудь об этом напрочь, вот и выкинула. По-нечаянности, — обобщил свою мысль он, задним числом соображая, что сказал глупость. Крамские отродясь ничего не носили в ремонт: ни курток, ни плащей, и если уж совсем честно, то ни он, ни Наталья даже не знали, где находятся такие мастерские.

До последнего времени всеми хозяйственными делами в их доме заведовала домработница, приходящая прислуга, милая улыбчивая женщина неопределённого возраста, работавшая пять дней в неделю и снимавшая все мелкие житейские проблемы с плеч хозяев вот уже лет пятнадцать, если не больше. Правда, в последние две недели Ниночка была вынуждена попросить отпуск и уехать в деревню к больной матери, но это ровным счётом ничего не меняло: помыть две тарелки Крамские могли и сами, а все крупные дела дожидались приезда домработницы. Узнав о длительном отъезде Нины, Михаил предложил временно кого-нибудь нанять, но Наталья наотрез отказалась: чужие люди ей в доме были ни к чему, месяц можно потерпеть.

— В ремонт? — Откашлявшись, бдительная дворничиха по новой прокрутила в голове полученную информацию и, решившись уточнить детали, во все глаза выжидающе уставилась на Крамского.

— В ремонт, тёть Даш, в ремонт. — Костеря себя за оплошность, Михаил досадливо выдохнул и потянулся к внутреннему карману пальто. — Скоро Международный женский день, мне бы хотелось, чтобы вы от нас с Наташей что-нибудь себе купили.

Михаил раскрыл кожаное портмоне и задумался: в отделении для бумажных денег лежали только червонцы, четвертные и полсотенные. Идти на попятную было поздно, но отдавать десятку просто так не имело никакого смысла. Достав из кошелька купюру, Крамской зажал её между указательным и средним пальцем правой руки и вкрадчиво произнёс:

— Дарья Еремеевна, мне бы хотелось, чтобы сегодняшний инцидент с курточкой остался между нами, ни к чему, чтобы об этой нелепой случайности судачили соседи. Мы с Натальей занимаем определённое положение, и не хотелось бы, чтобы за нашей спиной… Ну вы понимаете…

— Да об чём речь, я — молчок, рази ж я без понятия, кто — вы и кто — оне, — мгновенно сориентировалась догадливая дворничиха. Ожидая щедрого гостинца, она вытянула шею и, качнувшись к Крамскому, ласково заулыбалась. — Спасибо вам, Михал Викторыч, за доброту, дай Бог вам с Натальей Юрьевной доброго здоровечка. — Она ухватила согнутую пополам бумажку грязными пальцами и потянула её на себя, но, крепко зажатая, десятка по-прежнему оставалась в руке Крамского.

— И ещё, Дарья Еремеевна. — Стараясь не касаться грязной спецовки Граниной, Крамской наклонился к её уху: — У меня есть к вам небольшая просьбочка, скажем так, личного характера. Я нисколько не сомневаюсь в вашей порядочности и полностью уверен, что эта история с курточкой останется между нами двоими. Но мне хотелось бы, чтобы вы не заводили разговора на эту тему даже с Натальей. Она женщина слабая, впечатлительная, а тут… такой конфуз. Станет ещё переживать, а ведь ни к чему, правда? — Не выпуская красненького червонца из руки, Михаил подкупающе улыбнулся.

— А вы про какую курточку-то? — наивно хлопнув глазами, Гранина засияла, как надраенный к празднику самовар, и расплылась в недоумённой улыбке.

— Вот за что я вас, тёть Даш, люблю, так это за сообразительность. — Разжав пальцы, Крамской удовлетворённо кивнул, и, мягко выскользнув, червонец перекочевал к дворничихе в карман.

Уцепившись за потемневший от времени, отлакированный рукавицами до зеркального блеска черенок тяжёлой лопаты, Гранина смотрела Крамскому вслед и, плотно сжав губы, осуждающе покачивала головой. Ох уж эти мужики-кобели цепные, прости ты меня Господи! И чего, спрашивается, спокойно им не живётся? Вот и Михал Викторыч: из себя видный, денежный, и высокую должность занимает, и в каких хоромах живёт, а всё туда же — попала шлея под хвост и понесло. Горько вздохнув, Гранина воткнула лопату в снег, и заскрежетала ею по асфальту, а Крамской, подгоняемый в спину пробирающим до костей холодным ветром, завернул за угол.

Первые дни марта шестьдесят третьего мало чем отличались от февраля. Перетряхивая кисею, ветер гнал по тротуарам полупрозрачные полосы позёмки, и Крамскому казалось, что под его ногами перескальзывают с места на место истёртые от времени, посёкшиеся полосы медицинских бинтов. Затянутая льдом, Москва-река стояла неподвижно, и, глядя на матово-тусклую, бесцветную, словно затёртый целлофан, поверхность, трудно было себе представить, что где-то под ней, глубоко внизу, бежит живая вода. Ветер путался по чугунным завиткам ограды набережной. Отдаваясь неясным вибрирующим тоном, удары разносились над этой мутной посерелой плёнкой ледяного безразличия глухим обрывистым звуком, тонущим в вязком киселе серой дымки. Изломавшись, звук застревал в тусклом студне иззябшего мартовского неба, ожидая, когда обездвиженный и немой чугунный хвостик завитка отвалится на асфальт.

Идея поселить Любаню неподалёку от своего дома, пришла Михаилу в голову не сразу. Поначалу, опасаясь нежелательных встреч, он снимал для Шелестовой однокомнатную квартиру в Черемушках и несколько месяцев подряд ездил туда дважды в неделю, по понедельникам и четвергам. Но вскоре эти бестолковые поездки его утомили: боясь огласки на работе, брать служебную «Волгу» он не решался, а мотаться на общественном транспорте больше не мог. К тому же видеться с Любушкой только два раза в неделю ему было недостаточно, и, подчиняясь сложившимся обстоятельствам, он снял квартиру недалеко от своего дома.