— Интересно у тебя, Крамской, получается, — нарастяг протянула она, впервые за полтора года их общения обращаясь к Михаилу по фамилии. — Значит, твоей жене, в случае чего, должна помочь партия, тебе — я, а мне куда бежать, к Господу Богу? Так его же нет.

Слегка наклонив голову к плечу, Любаня вздёрнула правую бровь и с усмешкой посмотрела на притихшего Михаила. Вжавшись в спинку стула, он молчал, и только в его голове неотвязно вертелось одно и то же: что же будет? Что же теперь будет? Уцепившись взглядом за почерневшую турку, он внимательно рассматривал бесформенные разводы присохшей пены, силясь понять, что же напоминают ему эти очертания. Запёкшиеся корявые кляксы кофейной гущи заполнили его сознание до краёв и стали важнее всех прочих запахов, звуков и цветов, важнее самого времени и существования в этом времени его самого.

— Что же теперь будет? — не замечая, что он говорит вслух, Михаил задумчиво смотрел в одну точку, и перед его глазами отчётливо и ясно проступала картина будущего голосования: подчиняясь требовательному взгляду председателя, медленно и послушно один за другим члены бюро ставили локти на стол и, распрямляя согнутые ладони, лишали его права на жизнь.

— Что теперь будет, Мишенька? Я тебе сейчас скажу, что будет, — привычные бархатистые нотки в голосе Любы неожиданно сменились позвякивающими холодными бубенчиками, отголоски которых проникли в сердце Михаила острыми иголками страха.

Ещё полностью не осознавая причин этого страха, Крамской неожиданно почувствовал, как вокруг его горла сошлись тонкие ледяные пальчики безысходности, неумолимо сжавшиеся и перекрывшие ему кислород. Загнанно взглянув на стоявшую у окна Любу, он вдруг ощутил, как пол под его ногами начал медленно раскачиваться из стороны в сторону, а в ушах появился звон, отдалённо напоминающий пронзительный комариный писк.

— Не думала я, Михаил Викторович, что этот разговор состоится у нас с тобой так скоро, но, видно, чему быть, того не миновать. — Собираясь с мыслями, Любаня прикусила верхнюю губу и, посмотрев на зажатого в угол Крамского, полоснула по нему презрительным взглядом. — И тебя, и твою Наталью я понять могу, но нам с Минькой от этого ни горячо ни холодно, ни понимание, ни любовь на булку не намажешь, а нам с ним как-то жить надо.

— Смотри, как запела, а то ангелом прикидывалась, — не веря своим ушам, с трудом выдавил Крамской.

— Ты тоже из себя орла корчил, а на поверку оказалось, в воробьи не годишься, — не полезла за словом в карман Люба. — Наталья на тебя нажала — и правильно сделала, я бы на её месте поступила точно так же, только ждать бы так долго не стала, а давно к ногтю, как вошь, придавила. — Слова Шелестовой прозвучали для Михаила громом среди ясного неба, и, оторопело уставившись ей в лицо, он почувствовал, как под его ногами разламывается на куски земля. — Всё верно она решила, и не смотри на меня так, словно в первый раз видишь. На таких, как ты, не нажми — они всю жизнь будут от одного берега к другому мотаться, да так никуда и не пристанут.

— Ты в своём уме? — Угрожающе подрагивая губами, Михаил распрямился и, царапнув Любу острыми стекляшками синих глаз, задёргал ноздрями. — Ты говори, да думай, чего болтаешь, а то как бы не пришлось потом локти кусать. Быстро же ты забыла, кто ты, а кто — я, и из какой грязищи я тебя вытащил. Да что ты без меня значишь? Так, ноль, человечишка, пустое место, тьфу — плюнуть и растереть, — в сердцах выдохнул он. — На что ты живёшь? На что ешь, пьёшь, одеваешься? На мои деньги. Всё, что здесь есть, куплено мною, — на минуту забыв, что он находится в съёмной квартире, Крамской торжественно обвёл рукой кухню, крашенную в диковатый синий цвет. — Да если бы не я, где бы ты сейчас была? В деревне щи деревянной ложкой хлебала. Я сделал из тебя человека, и чем ты меня отблагодарила?

— Ну прямо пуп земли! — восхитилась Шелестова. — Неужели ты и впрямь думаешь, что всё вертится исключительно вокруг твоей сиятельной особы? Да не будь тебя, был бы кто-нибудь другой, кобелей, слава Богу, на всех хватает.

— Что-что? — задохнулся от возмущения Крамской.

— Что слышал, — повысила голос она. — Подумать только: осчастливил! Запер в четырёх стенах с грудным ребёнком на руках! Ты что думал, я за тарелку похлёбки и вот эту вот роскошь буду на тебя молиться? — Небрежно отодвинув ногой самодельную табуретку с поперечными перекладинами, Шелестова перерезала Крамского взглядом и вздёрнула подбородок. — Всё, Крамской, надоело мне строить из себя монахиню, пора расставить всё по своим местам. Да, я уехала с тобой из Озерков, не пропадать же мне в деревне с моей-то красотой? Но неужели ты мог подумать, что я буду до скончания века покорной содержанкой?

— А на что ты ещё годишься?! — не помня себя, выкрикнул Михаил и тут же, прикрыв рот ладонью, затих и прислушался, но за стеной было по-прежнему тихо.

— А вот на что. — Сбросив маску окончательно, Люба окатила Михаила ледяным взглядом. — Мне надоело мыкаться по углам и, словно последней нищенке, ждать подачки с барского стола. У меня растёт ребёнок, и, кроме меня, о нём позаботиться будет некому. На твою любовь-морковь мне глубоко наплевать, я никогда тебя не любила, просто использовала как временное пристанище, до тех пор, пока не подвернётся что-нибудь более интересное и перспективное.

— Ну и дрянь же ты! — Чувствуя, как в груди ширится что-то горячее, Михаил хватанул ртом воздух и с силой прижался к спинке стула, надеясь, что боль хоть немного утихнет.

— Ждать, что у тебя проснётся совесть — дело пустое, потому что у тебя её просто нет, а жизнь идёт, — не обращая внимания на его перекошенное от боли лицо, Шелестова усмехнулась, и на её смуглых щеках появились две глубокие очаровательные ямочки, когда-то сводившие Михаила с ума, а теперь казавшиеся ему изъяном. — Идти у тебя на поводу я больше не желаю, пришло время платить по счетам.

— И кто же мне собрался выставлять счёт, уж не ты ли? — поражённый наглым тоном Шелестовой, Крамской задохнулся от возмущения.

— К лету, самое позднее к осени, нам с Минюшкой нужна отдельная однокомнатная квартира в центре Москвы, — не моргнув глазом, безапелляционно выдала Люба.

— А чего не трёхкомнатная? — не выдержав, тихонько хохотнул Михаил. Требования любовницы были настолько абсурдными, что воспринимать их серьёзно рассудок Михаила просто-напросто отказывался.

— Помимо квартиры, нам нужны будут деньги на жизнь, поэтому ежемесячно, одним и тем же числом, ты будешь переводить на мою сберегательную книжку сумму, которую я тебе назову. А уж без твоей драгоценной фамилии мы с сыном как-нибудь обойдёмся. — Ямочки на щеках Шелестовой пропали, и глаза, горевшие сосредоточенностью, стали предельно серьёзными.