— Да поди, Валька и оглядеться могла, Москва-то, она о-го-го какая огромнющая, или ты сам чего не так понял, молчи уж лучше, — остановила рассказчика Вера, но тот, учуяв в словах жены Архипа намёк на его перманентно-непросыхающее состояние, с обидой подобрал распущенные губы и гнусаво выпалил:

— А ты Фильке рот не затыкай! Твоя Шелестова в Москве как сыр в маслах катается!

— Так чего же Любке тогда дома не объявиться, если у ней всё так ладно да складно? — с укором пристыдила болтуна Вера.

— А с того, что она брюхатая, ей уж родить скоро! — Вцепившись руками в скатерть, Филька самозабвенно сражался за поруганную истину, не замечая, что в наступившей тишине звучат только два голоса, Веры и его.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — Присвистнув, Смердин надвинул на самые глаза кепку, с которой, по слухам, он не расставался даже во сне, и, воровато покосившись на Шелестовых, тут же перевёл глаза обратно на Фильку.

— Ты чего такое говоришь-то, ирод окоянный! — Всплеснув руками, Анна приподнялась со стула и с беспокойством поглядела в белые, без кровинки, лица родителей Любы.

— А того и говорю, что знаю, — сбавив обороты, но не отступая от своего, упрямо повторил Филька.

— Да вы не слушайте его, — обращаясь к Шелестовым и неловко улыбаясь, будто принимая вину за случившееся на себя, негромко произнесла Анна. — Кирюша с Марьяшкой всё время в Москве — ничего такого не видали, а Валька одним днём поехала — и сразу же, на тебе — углядела. — Махнув сухонькой ладошкой, Анна покачала головой и укоризненно взглянула на Фильку. — Жениться бы тебе, Филиппушка, надо, да кто за тебя, болтуна и пропойцу эдакого, замуж пойдёт?

— Может, дядя Филипп и пьёт больше меры, но никакой он не болтун, — вступилась за невинно обиженного сердобольная Марья. — Мы тоже видели Любу в Москве, ведь правда, Кирюш?

Буркнув себе под нос что-то невнятное, Кряжин опустил глаза в тарелку и понуро обмяк, будто сидящая в нём внутри пружина, растянувшись до упора, внезапно лопнула.

— Слабоват на поверку наследничек оказался, — ехидно подёргивая губами, прищурил глаза Архипов.

— Что и говорить, покойничек посильнее был, — тихо поддакнул Смердин.

— И что нового в Москве? — отброшенная щелчком вилка Григория Андреевича со звоном брякнулась о край тарелки.

— Гриша, не надо, — прижав свою ладонь к руке Шелестова, Анфиса Егоровна по-собачьи заглянула в глаза мужа.

— Что значит — не надо?! — дёрнув рукой, Григорий столкнул ладонь Анфисы со своей и, изогнув губы жёсткой подковой, в упор посмотрел на Марью. — И где же вы её видели?

— Я… они… — Оглянувшись на Анну, Марья на какой-то миг замолкла, но глаза Кряжиной были устремлены не на неё, а на Кирилла.

Нагнувшись над тарелкой, почти касаясь длинной блестящей чёлкой сальной запотелости холодца, Кирилл сидел, расставив на столе локти и опустив на них гудящую голову. Вспоминая отяжелевшую фигуру Любани, он испытывал отвращение и жалость одновременно, и если бы сейчас ему под руку случайно попался Крамской, то, не задумываясь о последствиях, он схватил бы его чёрный пиджак за раздвоенный хвост и рванул бы что есть силы в разные стороны.

— Так где же ты могла видеть мою дочь? — повторил вопрос Шелестов, и его глаза, поедавшие хрупкую фигуру оторопевшей девушки, сверкнули холодным блеском.

— Отстаньте от неё! — Расколов голову на несколько частей, водка полыхнула синим пламенем и, заслонив белый свет, выбросилась огненным ручьём в кровь. — Всё, что сказал этот, — правда.

— Кирилл! — Покрывшись пунцовыми пятнами, Марья широко раскрыла глаза и, прижав ладони к лицу, с ужасом ожидала, когда будут произнесены последние слова.