Однажды команда исследователей Риццолатти давала обезьяне арахис (широко распространенный подход в исследованиях на животных). Внезапно ученые поняли, что каждый раз, когда исследователь брал арахис, чтобы дать его обезьяне, нейроны в ее мозге активировались. Обезьяна стояла неподвижно, но аппарат издавал звуковой сигнал, как будто та брала орех самостоятельно. То же самое происходило, когда исследователь подносил арахис ко рту. Нейроны в мозге обезьяны зеркально отражали действие, которое она видела, в данном случае поедание пищи.

Любопытно, что эти нейроны не только отражали чужие действия, но и, казалось, «чувствовали» и «понимали» намерения и мотивацию, стоящие за действием. Например, когда исследователь подносил арахис не непосредственно ко рту, а задерживал его рядом, зеркальные нейроны не реагировали. Они возбуждались и активировались, только когда ученый намеревался съесть орех. Позже профессор Риццолатти провел вместе со своей командой ряд строгих научных экспериментов, которые подтвердили этот случайный вывод и позволили получить дополнительные данные.

Однажды мне представилась уникальная возможность не только сотрудничать с Риццолатти в исследовании зеркальных нейронов у людей, но и подключить ученого к аппарату ЭЭГ и увидеть его мозг в действии.

Это было в 2007 году, в начале моей карьеры, когда меня попросили возглавить лабораторию ЭЭГ под руководством выдающегося невролога и нейроученого доктора Скотта Графтона. Риццолатти посетил нашу лабораторию, которую незадолго до этого перевезли из Дартмутского колледжа в Калифорнийский университет в Санта-Барбаре. Установив 128 крошечных, похожих на губки электродов на голове Риццолатти, мы записывали электрическую активность мозга великого ученого, пока он смотрел, как на экране компьютера люди брали в руки обычные предметы (вроде чашки кофе или стакана воды) или двигались с различными намерениями (например, поднимали руку, чтобы взять стакан или поставить его). Результаты были ошеломляющими. Тогда мы впервые обнаружили, что система зеркальных нейронов человека позволяет в мгновение ока распознавать намерения других людей[88]. Мы получили эффекты, которые Риццолатти обнаружил у приматов, в исследованиях методом ЭЭГ у людей. Затем мы воспроизвели их в экспериментах с большей выборкой участников и опубликовали выводы в рецензируемых журналах.

Открытие Риццолатти запустило волну научных исследований во всем мире. Считается, что зеркальные нейроны участвуют во всем: от формирования речи до развития аутизма. Мне стало любопытно: отвечают ли они также за то, что влюбленные так хорошо понимают и предугадывают действия друг друга? Чтобы ответить на этот вопрос, я обратилась (что может показаться нелогичным) не к влюбленным парам, а к соперникам на теннисном корте.

Условия эксперимента на теннисном корте гораздо легче контролировать, чем непредсказуемый ход большинства романтических отношений. Но как и хороший партнер в отношениях, хороший теннисист должен уметь «считывать» своего противника. Как известно поклонникам этого вида спорта, скорость подачи таких профессионалов, как Серена Уильямс, Наоми Осака или Роджер Федерер, может достигать 140 миль в час (около 225 км/ч). При такой скорости мяч достигает ракетки соперника менее чем за четыре десятых секунды. Как профессиональные игроки отбивают мяч, который летит к ним на такой бешеной скорости, и делают это сотни раз за матч?

Это просто распознавание паттернов, пришедшее после тысяч проведенных на корте часов, когда игроки начинают понимать, по какой траектории полетит мяч при определенном повороте бедра или движении запястья? Или есть что-то еще, что помогает спортсменам поставить себя на место соперника в критический момент? В 2013 году на Открытом чемпионате США по теннису Джон Макинрой сказал: «Если и есть что-то, чего не хочется видеть на теннисном корте, так это предсказуемость». Однако чтобы иметь хоть малейший шанс на победу, профессиональные игроки вынуждены предсказывать действия своих соперников тысячи раз в течение матча. Какая суперсила позволяет им это делать?

Чтобы разобраться, я пригласила опытных теннисистов для участия в исследовании[89]. Находясь в аппарате фМРТ, они смотрели видеоролики теннисных подач; видео обрывались в момент контакта игрока с мячом. Затем они должны были предсказать, куда попадет мяч. Будучи сама игроком в теннис, я не удивилась тому, что, в отличие от новичков, опытные спортсмены поразительно точно угадывали место приземления мяча. Но меня поразило, что просмотр этих видео активировал СЗН, как если бы участники сами выполняли подачу. Затем я показала той же группе игроков другие видеозаписи. На них тоже был теннисист, подающий мяч. Но было и важное отличие. Герой видеоролика не знал, куда направлять удар, вплоть до момента удара. Только когда мяч оказывался в воздухе, стоявший рядом научный ассистент давал указание: либо бить в центр корта, либо целиться в дальний угол поля подачи.

Это означало, что по языку тела подающего нельзя было определить, где приземлится мяч. В этот момент подающий двигался как исследователь в лаборатории профессора Риццолатти, когда тот стоял с арахисом в руке и не собирался его есть. И в этом случае область СЗН оставалась темной. Это означало, что зеркальные нейроны срабатывали только тогда, когда наблюдатель видел намерение в чужих действиях.

Похоже, что СЗН была подсознательным механизмом, с помощью которого профессиональные игроки могли предсказать, где приземлится мяч, однако не всегда надежным. Если участники эксперимента задумывались, размышляли или пытались логически обосновать свое первоначальное рефлекторное суждение, их догадки были не точнее, чем предположения новичков. Следовательно, для того чтобы выиграть матч, теннисист должен доверять своему мозгу и чутью и знать, что он биологически настроен понимать своего соперника. Я подозревала, что это относится и к счастливым парам и что проблемы в отношениях часто появляются из-за того, что мы мешаем нашей естественной способности считывать мысли друг друга и устанавливать связь.

Через несколько дней после научной конференции в Китае я вернулась в свою лабораторию в Женеве. Был холодный январский день. Снег засыпал платаны, росшие вокруг озера. Зимние каникулы только что закончились, студенты вяло возвращались к учебе, и мои исследования словно впали в спячку. Я ждала электронных писем — ответов на заявки на гранты. Наступил 2011 год, который был очень похож на предыдущий. Мне было тридцать шесть, и скоро должно было исполниться тридцать семь. Помню ощущение мурашек на коже.

Я создала черновик нового письма. Я хотела написать Джону, но не знала, как к нему обратиться.

«Уважаемый профессор Качиоппо…» Нет, слишком формально. «Привет, партнер…» Слишком фривольно. «Помнишь меня?..» Слишком жалко.

Я вздохнула и написала: «Привет, Джон». Дальше слова сложились сами собой: «Это может показаться странным, но помнишь фотографию, которую ты сделал в последний вечер в Шанхае? Я вспоминала тот вечер. Было бы здорово получить копию этой фотографии, если она еще сохранилась…»

Многоточие. Три точки в конце заменяют тысячи слов.

Я начинала осознавать, что наше знакомство в Шанхае что-то значило для меня, и размышляла, было ли ему тоже не все равно. Возможно, он общался с кучей разных людей, и та химия, столь редкая для меня, была для него обычным делом, а мой образ уже затерялся в калейдоскопе лиц его коллег.

Через час он прислал фото и небольшой постскриптум о том, что готовится прочитать лекцию в одном из театров Чикаго перед постановкой пьесы «Софокл» и пытается понять, как связать ее с нейронаукой. Я знала пьесу и написала ему пару строк из нее. Он быстро ответил: «Она не только красива, но и умна».

Итак, теперь мы флиртовали. Переписка разрасталась, и вскоре мы общались по телефону и скайпу почти круглосуточно. Казалось, что разговор, начатый в Шанхае, никогда не прекращался. Мы рассуждали о наших общих целях в жизни, о том, как мы любим проводить дни, о последних научных открытиях и обязательных для прочтения публикациях в журналах.

Поскольку между нами в буквальном смысле лежал океан, перспектива второго свидания была смутной. Но где-то всегда проводилась очередная научная конференция. Ближайшая была в Утрехте, в Нидерландах. Я прилетела туда на неделю. Мы съездили в Амстердам на экскурсию, долго бродили вдоль каналов, а по дороге в художественный музей на заднем сиденье такси наши руки случайно соприкоснулись. С этого момента мы редко когда не держались за руки.

После следующей конференции в Чили мы полетели на маленьком самолете в Ушуайю в Патагонии, самый южный город в мире, и шутили, что следуем друг за другом на край света. Мы не рассказывали коллегам о нашем зарождающемся романе: на тот момент это было только между нами. Мы тайком выбирались из конференц-залов на романтические ужины. Утром задерживались в зале ожидания аэропорта, с ужасом ожидая объявления о посадке, до которого всегда было так мало времени.