– Самое веселое, что Нерон пишет стихи. Вы их читали?
Все так просто устроено в мире. Можно сжечь Рим, но это не поможет тебе создать стихи.
Так-то вот».
Гелия смотрела вслед дорийцу.
– Я говорила с ним… И я не могу остановить его. Дальний друг мой, но есть что-то, что ему не подвластно. Невероятный диалог перед убийством. Останови свой рок, отврати свой фатум.
И она пошла. Золотые серьги чуть дрожали и звенели, когда она поднималась по ступеням дороги процессий.
Я смотрел вслед высокому с накачанными бицепсами парню, отложив записи Александра Владимировича, которые пытался читать и в суете аэропорта. Народу было много, вылет задерживался. Высокий парень, похожий на охранника, отошел в сторону, и я остолбенел от удивленья. Тот человек, который стоял рядом с ним, мог бы жить только в пятизвездочных отелях. Куда девались его джинсы, дешевая футболка с египетскими иероглифами. Но не его костюм и пошловато огромный бриллиант на пальце особенно поразили меня. В облике Дмитрия Петровича изменилось не только это. Он тяжело опирался на палку, нога его была перебинтована, а через плечо свисала сумка Ингрид.
– Так это вы? – воскликнул я.
– Да, я. Хотя, наверное, лучше было бы поручить все нашему охраннику. Но мой экстрасенс, с которым мы давно работаем, говорил, что это так важно. Что-то там с пирамидой Джосера. Но как раз туда мы и не смогли за вами поехать. А в сумке ведь ничего не оказалось. Кстати, вы нашли то? Если вы, в отличие от вашего учителя, согласились бы сотрудничать с нами, у вас были бы такие прекрасные перспективы. Его-то я помню еще по старым временам, когда я был главным редактором известного издания. Он всегда вел себя неразумно.
Вот те на. Откуда только не берутся наши новые русские. Хотя Александр Владимирович, думаю, скорее предпочел бы иметь дело с каким-нибудь нефтяным магнатом. Кажется именно о редакторах советской эпохи у него какие-то особенно безрадостные воспоминания.
Странный у нас был разговор, вернее, монолог Дмитрия Петровича, так как я больше ошарашенно молчал. Я слушал этот вздор, эту осовремененную теорию разрушения, где было перемешано все: коммерция, мистика экстрасенсов, все эти «русизмы» XIX века от нигилистов и Нечаева, террористов («наше дело беспощадное, безжалостное разрушение») до неотеософских обществ, тут пахло и футуризмом и даже дорийцами (вкупе с готтами, гуннами и другими варварами). И еще какая-то дурацкая мысль о некоем тайном талисмане Шлимана. Он считал нас к нему причастными: Александра Владимировича, Аню и меня. И хотя Дмитрий Петрович был безусловно опасен, в ту минуту он казался мне до бездарности жалким.
– И все же, для вас лучше было бы с нами сотрудничать, – он протянул мне визитку. Я сделал вид, что ее не заметил. Он усмехнулся, покачал головой.
– Не думайте, что это уже конец. Мы еще продолжим.
И тут я услышал смех. Смех слышался среди шума аэропорта. Я оглянулся и радостно пошел к ним, странное чувство опасности, посетившее меня на мгновенье, исчезло, когда я подошел к смеявшимся Олаву, Ингрид и Вацлаву.
– Глеб, как мы вам рады. То есть, я хочу сказать, мы рады не тому, что задерживается ваш рейс, а тому, что снова вас видим. У нас с Вацлавом появилась отличная мысль поехать на следующий год в путешествие вместе. Например, в Италию, Рим. Что вы об этом думаете, Глеб? У нас, кажется, получилась хорошая компания.
– Возможно, только сначала мы с моим шефом собирались в Дельфы в связи с нашей темой.
– А как без нас вы съездили на пирамиду Джосера? С вами там что-то произошло? – Вдруг спросила Ингрид.
И взглянув на Дмитрия Петровича, убедившись, что он отошел достаточно далеко, чтобы не слышать, я неожиданно сказал.
– Кажется, да. А что за женщину вы нарисовали мне на эскизе? Критянку?
– Так, фантазия. А ведь красиво? Золотые серьги, пышные платья. Как на фресках Крита.