– Это верно, – живо подхватил Васильич. – Причем медведь прекрасно знает, кто из людей с оружием, а кто нет. И бросается сначала всегда на того, кто на него винтовку наставил. Вырвет ее, да об землю в щепки разобьет!

– Во Введенском районе охотоведы за последние два года семь медведей-людоедов убили, в Алексеевском – восемь! А мы с одним шатуном справиться не можем.

Разговор приобретал мрачноватую тональность, чему способствовала глухая таежная ночь без звездочки на небе, черный лес, обступивший со всех сторон, топкое болото, продолжавшее назойливо хлюпать и протяжно ухать, как если бы сожалело обо всех проглоченных жертвах. А в глубине леса редко, видно, пытаясь навести страх на непрошеных гостей, громко заухал филин.

Вода в котелке закончилась в тот самый момент, когда разговор начинал набирать силу. Ложиться вроде бы еще было рановато, да и выговорились не все. Чувствовалось, что наболело.

Подхватив котелок, Васильич произнес:

– Пойду, водички, что ли принесу. Тут недалеко.

Привычно подхватив винтовку, он зашагал в сторону узкого отвержка, по дну которого, размывая каменистую известковую породу, сбегал веселый ручей.

– Смотри, поосторожнее, – крикнул в спину удаляющемуся Васильичу Леонид. – Он может быть где-то рядом.

– Я тоже не подарок, – живо отозвался Васильич.

Охотники, сидевшие у костра, дружно заулыбались: это была правда. Характер у Виталия Васильевича был с перцем.

– Не завидую я медведю, если тот с Васильичем врукопашную сойдется.

– Верно. Ему даже винтовка ни к чему, – заметил Аркадий. – Он медведю горло одними зубами перегрызет!

Охотники дружно рассмеялись. Напряжение, мучившее последние несколько часов, как-то незаметно рассосалось. Все встало на свои места. Впереди – серьезная охота, но сейчас у костра оставалось место шуткам, позволявшим немного расслабиться.

За разговором время летело быстро, вспоминались забавные случаи, которых всегда было немало во время охоты.

– Я как-то с брательником от свата возвращался, и нужно было через лес пройти, километра полтора, – заговорил Аркаша. – Только мы с ним вошли в ельник, а на нас медведь огромный вышел. На задние лапы встал и на нас попер с оскаленной пастью! Я тут на четвереньки встал и начал на медведя лаять, а братан порвал на себе рубашку и кричит благим матом: «На-а! Жри сволочь!» Медведь постоял немного, посмотрел, а потом развернулся и потопал от нас.

Охотники дружно рассмеялись. История и в самом деле выглядела забавной, особенно если представить в роли потерпевшего брата Аркадия, отвязного малого, рвущего на себе рубашку.

Раздраженный людским смехом, сердито загудел в глубине тайги филин, а со стороны топи что-то чмокнуло, как это бывает от брошенного в трясину камня. И вновь установилась хрустальная тишина, способная расколотиться вдребезги даже от малейшего прикосновения.

Васильич что-то задерживался, и я невольно всматривался в черноту ночи, рассчитывая разглядеть его сухопарую, слегка ссутулившуюся фигуру. Однако сгустившаяся темень плотно забирала в свои крепкие объятия могучие близстоящие ели и распадок, к которому спустился охотник.

– Что-то Васильич запаздывает, – не выдержав ожидания, произнес я, стараясь придать своему голосу некоторую нейтральность. Однако не удалось, связки невольно натянулись, под стать зловещей тишине. – Вроде бы и распадочек-то рядом.

Смех умолк как-то сам по себе, на смену пришло напряженное драматическое безмолвие. В пушистых кронах широколиственных деревьев беспечно продолжал баловаться ветер, напуская в душу еще большую тревожность и смятение.