Прошло всего мгновение после того, как император заявил о покушении, однако вывод Шасты уже успел обдать его холодом до кончиков пальцев левой руки, лежавшей на ножнах меча.

Сила воли, которую он столько готовил, мигом превратилась в иные чувства. Опасение. Беспокойство. Страх. Наконец, уверенность в худшем.

Именно в этот момент император Вектор продолжил:

— Я не собираюсь выяснять, кто подослал ко мне убийцу. Я доволен стремлением к власти. Если кому-то из вас нужна моя голова, можете нападать исподтишка, когда захотите.

По залу вновь прокатился гул. Император смерил подчинённых взглядом, и его губы дрогнули в лёгкой улыбке, впервые изменив равнодушное выражение бледного лица.

— Но, рискуя, все вы должны понимать, что делаете очень крупную ставку. Например… вот такую.

Он поднял руку из-под накидки и подал знак.

В восточной стене тронного зала беззвучно открылась дверь, и из неё грациозно вышла служанка, держа в руках большой серебряный поднос. На нём лежало нечто кубической формы, закрытое чёрной тканью.

Служанка поставила поднос перед троном, почтительно поклонилась императору и снова скрылась за дверью.

Повисла напряжённая тишина. Император Вектор, продолжая зловеще улыбаться, вытянул ногу и носком сапога наступил на ткань, сдёргивая её с подноса.

Перед глазами оцепеневшего Шасты предстал куб голубого льда…

Внутри была запечатана голова его возлюбленной, уснувшей вечным сном.

— Ли… пи…

«…я», — беззвучно договорил Шаста, лишь шевельнув губами.

Наполнявший тело холод исчез, в груди разлилась непроглядная пустота.

Шаста знал о сиротском приюте, который втайне содержала Липия Занкейл. Этот дом принимал и воспитывал детей любой расы, потерявших родителей и братьев или просто брошенных умирать. Липия помогала им, по тому что верила в счастливое будущее.

Вот почему Шаста сделал исключение и поделился с Липией своей несбыточной мечтой о мире, в котором не будет места вялотекущей войне между миром тьмы и миром людей, где все будут делиться благами, а не отбирать их друг у друга.

Но это знание подтолкнуло Липию к покушению на императора и превратило в кошмарное назидание другим. Конечно, её убил император, но Шаста и себя считал безусловно виновным в её смерти.

Короткая, но сильнейшая буря вины и досады разразилась в опустевшей груди Шасты…

И незамедлительно превратилась в чёрное чувство.