– Это была комедийная история, которая не предполагала никаких развивающихся симпатий. На самом деле, божий промысел. Я прилетела из Братиславы, и мне позвонили и сказали, что на следующий день надо утром с коллективом быть на Жезказганском фестивале кино, театра и эстрады. Это была огромная авантюра, которая собрала огромное количество всех звезд Москонцерта, Михаил Михайлович Державин меня все время объявлял. Так мы познакомились, это было братство людей, и десять дней мы принадлежали сами себе.

– На самом деле, главное, что наши с ним взаимоотношения никому не испортили жизнь. Это очень важно, потому что, если бы так могло произойти, мы бы на это никогда не пошли. Мой брак с музыкантом Женей из оркестра Константина Орбеляна находился уже на излете и вообще нужен был для прикрытия, чтобы я себя чувствовала комфортно. Мы поженились молодыми, я после института. А у Михаила Михайловича на тот момент была супруга – дочка Буденного, Нина Семеновна, и дочь Машенька, очаровательный ребенок. Но надо сказать, что все были тогда уже на излете отношений, и у каждого была уже предопределена своя новая судьба. Это очень спокойная ситуация. Я вообще считаю, что все нужно делать чистыми руками, не бывает счастья на несчастье другого. Я развелась за один день, но после того, как приняла предложение от Михаила Михайловича. Но мы не педалировали ситуацию, все произошло абсолютно гармонично и со стороны его жены.

– Вообще, люди могут быть рядом, если у них одна интонация жизни, я была уверена – мы на одной. Вообще, нужны большое терпение, дипломатия, умение, желание, но самое главное – нужно понимать, что человек, которого ты любишь, это твоя поддержка, твоя половина.

– У нас так сложилось, что мы поженились не в юном возрасте, было много задач, которые нужно решить, и с детьми не сложилось, здоровье его уже подводило. Мы приняли дома крещение, а венчание с Мишей стало для меня большой радостью и внутренним удовлетворением. Я предложила, и он согласился. Миша был сам по себе человек духовный, поэтому я его не уговаривала, здесь нельзя уговаривать, ты либо принимаешь, либо нет.

Вообще, мужчина и женщина – это разная психология, разная химия, разное понимание одного и того же. Здесь нужно уметь идти на компромисс. Меня всегда спасало чувство юмора, я могу быть достаточно вспыльчивой, но быстро остываю и понимаю, что в любой ситуации, даже самой трагической, есть комедия. Я не могу припомнить случая, когда мне было горько или обидно в компании Миши или с его друзьями, или чтобы мне захотелось принять какое-то неадекватное решение. У нас не случалось такого, чтобы мы не разговаривали двое суток, максимум час, а все конфликтные ситуации касались только его здоровья. И актерской ревности у нас не было, наоборот, он меня всегда благословлял.

Александр Анатольевич Ширвиндт говорил: «У них такая квартира, что кошке негде жить». Но это родина Михаила Михайловича. Я поняла, что есть самые важные вещи. Я сама из Ташкента и была маленькой, когда произошло землетрясение, наш дом был разрушен, и мы переехали в другой район. Поэтому я понимаю, что такое родина, ощущение своего пространства, двора. У Михаила Михайловича это еще и училище рядом, театр Вахтангова, волшебная улица, его знали все арбатские и неарбатские, он был душой этого района. Внизу жила мама, это была квартира, в которой он родился, там папа умер. Вот эти родовые связки, без которых человек не может жить. Для него это было очень важно. Задача была построить тогда дом за городом.

Вообще, Шурочка Ширвиндт и его жена Таточка – это отдельная часть моего сердца и нашей семейной жизни. У них всегда были огромные посиделки на балконе в высотке на Котельнической, мы все там собиралась. И однажды часа в два ночи мы шли домой, раньше можно было спокойно ходить пешком, никого нет, тихо. И перед нами на мостике стоял человек, смотрел вниз и что-то бормотал. Я сказала мужу: «Слушай, по-моему, он собирается сброситься вниз». Мы не поленились и спросили, что он там делает, а он рассказал, что его все гоняли, он непонятый писатель или поэт, и действительно собирался броситься вниз. Он был пьян, но узнал моего мужа. Михаил Михайлович сказал: «Ну прочитай что-нибудь», – а у него с собой целый портфель. Нужно было видеть нас в два часа ночи, когда этот человек читал нам свою экстазную литературу. На шестое или седьмое произведение уже я хотела броситься вниз с этого мостика, и Михаил Михайлович ему сказал: «Ты знаешь, это очень хорошо, но к этому нужно добавить новое направление. Возьми паузу и подумай, что ты можешь еще найти». Он что-то такое ему сказал еще на ухо, что прохожий остался в очень хорошем настроении. Этому не научить, это Божий дар. У каждого из нас он есть, но мы можем уничтожить его, а можем стать еще лучше и нести тепло. Он такая печечка, ему всегда было жарко, он всегда всех тискал и был очень уютным. Он никогда никого не осуждал.

– Миша неоднократно рассказывал историю, когда ему не в чем было выступать. Аркадий Райкин, отец первой супруги Миши, дал ему свой костюм и после выступления спросил: «Ну как выступил?» Михаил Михайлович сказал, что имел большой успех, а Аркадий ответил: «90 процентов – это из-за моего костюма».

У нас случались комедийные ситуации с поклонницами. Была одна дама – странноватая, но милая. Мы жили на третьем этаже, напротив нашего дома росло дерево, и она поджидала его на дереве. Мише нужно было идти в театр, и он надел мамину шубу, очки, шапку натянул и на полусогнутых, изображая из себя нездорового человека, мимо нее прошкондылял. Но это издержки любви.

При всей своей ироничности он был очень духовным. Мы все сделали, как положено в христианской традиции: он причащался, мы его соборовали. Трудно сказать, понимал он или не понимал, что уходит. Он сильно страдал, но врачи сделали все, чтобы он не мучился. Когда человек гипертоник, он уже носит в себе этот заряд, а так как спектакли и гастроли не отменяют, он всегда продолжал выходить на сцену с давлением. «Мишка, все будет хорошо, давай, надо ехать», – последний наш разговор. Михаил Михайлович очень давно и тяжело болел, страдал последнее время. Он был любимец всех врачей, и у каждого из них была задача его поднять. Они очень много сделали, продлили ему жизнь, но у каждого человека есть свой жизненный этап и свое задание, которое должен выполнить, и тогда его призывают, я так себе это понимаю. Он ушел в любви.

Миша давно болел, но мы все сражались за него. У каждого человека есть свой генетический фон, свои болячки. Кто-то любит себя, а актеры – это самолеты, поезда, 90-е годы, холодные залы. Они так же прилетали, играли по несколько спектаклей вместо одного, это же жизнь такая, колесная. И гипертония у него всегда была. Мой брат, Юрий Леонидович Арзуманов, профессор, всегда им занимался. Мы только поженились, и Юрочка уже повел его куда-то лечить.