Сейчас я узнаю из различных передач, что у него уже были дети, а тогда я ничего не знала. Я считала, что Александр очень хотел нашего, как я думала, первого ребенка. Меня как обволокло всю – была такая сумасшедшая забота и опека. То есть если я хотела к маме поехать, меня сопровождал не просто водитель, но и еще какой-то человек, мужчина. Это была зима, и не дай бог где-то я поскользнусь. Я купалась в этой заботе. Мы оба были по-настоящему счастливы!
Я встала на учет в женскую консультацию. Там подтвердили, что я беременна. Как каждая женщина, я каждые неделю-две приезжала сдавать анализы. Делали ультразвук. Я себя так хорошо чувствовала, все было так замечательно. И у меня все анализы в норме. Первый ультразвук – все замечательно. УЗИ не показало никаких возможных отклонений у ребеночка. Александр был уверен, что будет мальчик, но УЗИ не показало пол ребенка, а я не знала, кого я хочу: мальчика или девочку. За неделю до срока появления малыша Александр нашел акушера-гинеколога, который будет принимать у меня роды. И он организовал так, что всегда кто-то рядом со мной был: сестра, кто-то из мужчин или администратор.
Однажды утром я просыпаюсь, муж собирается на гастроли. А у меня какое-то такое ненормальное, слишком веселое состояние. Но позже, когда Александр уехал, я поняла, что что-то не в порядке. И мы начали звонить врачу. Естественно, он сказал: «Лена, срочно собирайся. Сейчас я заеду за тобой на „Скорой“ и заберу». Я была абсолютно спокойной, не понимала тогда, что опасно медлить, когда воды отходят, ходила по дому, чаек попила. Приехал врач, и мы поехали на «Скорой» в роддом. Мужу я не звонила, решила, что не буду его волновать, потому что он сорвется и прибежит в панике. А зачем ему нервничать? Я хотела, чтобы он отработал концерт, и после ему сообщили: «Саша, а у тебя радостная новость: родился ребенок». И вот мы едем в машине «Скорой помощи», у меня какая-то радость, наверное, оттого, что это скоро произойдет. Но схваток еще не было. А доктор сидит и, это я потом поняла, на меня как-то подозрительно смотрит. Он сразу тогда понял, что что-то может быть не так.
Мы приехали в роддом, я, естественно, прошла все процедуры. Помню, как сделали очень болючий укол в спину, и я отключилась. Очнулась уже от сильных-сильных схваток. Было дико больно, женщины меня поймут. Схватки переходили в потуги все быстрее и быстрее. Было очень больно, очень сложно, но это было ничто по сравнению с тем, что случилось потом. Как только я родила, акушер мой сказал: «Не показывайте, не показывайте!» Я слышала это. Я спросила: «Что случилось?» Врач ко мне подошел и говорит: «Лена, все нормально. Все нормально, все хорошо». И опять укол. Я заснула, а очнулась уже в палате. Потом я долго приходила в себя, то засыпала, то просыпалась. Дочку мне не показали. Когда я уже пришла в себя, ко мне пришел мой доктор и сказал: «Лена, вот такое случилось. Ты не переживай. Но ребенок родился инвалидом. У нее нет кисти одной ручки…» Первое, что было, – это шок. Как это? Как это нет? Объясните мне? Почему? Никто в то время ничего объяснить не мог. С этого момента я плакала 24 часа в сутки. От ребенка мне отказаться не предлагали. Слышала, что сейчас так часто делают.
Когда на следующий день мне ее в первый раз принесли, она была необыкновенно красивой. Конечно, в пеленках ничего не было видно. И она даже не плакала. Я держала ее на руках, и, знаете, когда она хотела заплакать, у нее нос начинал вздергиваться. Чтобы она не плакала, я ее по носику гладила: «Не плачь, не плачь. Только не плачь».
В этот день прилетел Александр. Он приехал домой счастливый, подбросил вещи и закричал: «У меня родилась дочка! У меня родилась дочка!» А все стоят и плачут. Он сразу же начал спрашивать: «Что-то с Мышечкой?», то есть со мной. Его стали успокаивать: «Саша, все нормально, с Леной все хорошо. Но вот ребеночек… у девочки нет кисти руки». Он осел на диван и долго-долго-долго, как мне рассказывали, молчал.
Потом Саша приехал в роддом и долго с врачом о чем-то разговаривал по поводу ребенка. На третий день от врачей я узнала, что за первым пороком обнаружился второй – сильнейший порок сердца. Мне ее принесли один раз, а потом уже не приносили. Я рыдала. Врачи сказали, что дочка в реанимации, в тяжелом состоянии.
Александр пришел ко мне на второй день. Я плохо помню, я все время плакала. Мне было так больно, я боялась… Я чувствовала, что он это тоже переживает. Вместе мы обнялись и плакали. Конечно, вдвоем легче это перенести. Потому что больно за эту крошку: «Господи, как же ей жить дальше? Окружающие же будут пальцем показывать… Как уберечь ее от этого потом?»
В первые часы, в первые дни, когда выписалась, я не могла ни о чем думать, ни о чем говорить, вообще ничего не понимала. На четвертый день мы приехали опять в роддом. Уже общались с главврачом и с моим гинекологом. Александр ни разу не увидел ребенка, и меня к ней тоже больше не пускали. Нам говорили: «Очень сложная ситуация». Все было как в тумане. Это огромная боль. Я не могу этого передать. Александр включился в ситуацию, нашел лучших врачей, советовался с ними по поводу операции на сердце нашей крошки. Нужно было спасти ребенка. Сейчас есть супероперационные, выхаживают детишек, даже в утробе матери делают операции на сердце, но тогда на дворе был 91-й год и таких возможностей не было.
Когда мы приехали домой, только успели войти в дверь, раздался звонок телефона. Саша подходит, нажимает кнопку: «Алло…» И прозвучала жуткая фраза: «Александр, ваш ребенок умер». Конечно, время лечит, но эту фразу я забыть не могу, она у меня в ушах звучит и по сей день. Но я стараюсь не вспоминать, не рвать себе душу. Что было следующие несколько месяцев, я очень плохо помню. Александр меня поддерживал, старался отвлечь, мы ездили на гастроли.
Самое сложное было – стоять в зале или за кулисами. У него же столько слов в песне про любовь, они всегда на разрыв души. А когда у тебя и так все разрывается! Мне было жалко и себя, и его в этот момент. Я представляла, что он чувствует, и у меня сердце разрывалось. Потеря долгожданного ребенка объединяет, сплачивает любящих людей. Конечно, мы с Александром переживали эту трагедию вместе. Но моя мама после смерти нашей дочки перестала общаться с Александром. Он сказал лично ей: «От меня не рождаются больные дети. Видно, у вашей дочери что-то не так, раз ребенок такой». Она мне потом эти его слова передала.
На похоронах дочки меня не было. Был ли Александр, не знаю. Это мой большой грех. Я тогда ходила как ненормальная и повторяла одну-единственную фразу: «Я хочу сейчас ребенка. Дайте мне сейчас ребенка. Не через год, не через… я хочу этого ребенка». Спустя несколько лет, когда я приехала к маме на откровенный разговор, я сказала: «Я не могу успокоиться. Ты мне должна сказать, где похоронен ребенок?» Она мне сказала: «Лена, я тебе никогда этого не скажу. Ты же будешь там жить тогда. Ну, зачем тебе это? Зачем тебе рвать себе душу?»
От всего этого появлялись мысли, догадки: «Почему нет завершения этой истории, почему какие-то слухи? А вдруг она жива? Ведь я не видела могилы…» У меня нет справки о рождении, справки о смерти. Я не видела их. Это мой большой грех, за который я отвечу… Мне надо было Сашу напрямую спросить и, наверное, что-то увидеть в его глазах, но я испугалась. Я бы его возненавидела, если бы вдруг это оказалось правдой. Я не хочу об этом думать. Я не хочу в это верить. Это же ужасно. Поэтому я и говорю, виновата, что не довела до конца, не увидела документы о смерти, не спросила о них.
Когда я забеременела вновь, я сказала: «Саша, я была у врача, я беременна». Он помолчал, на меня посмотрел и сказал: «Лена, ну что, давай попробуем». Я говорю: «Давай». Каково было мое состояние, когда я родила Мишель? Это радость, но я тут же вспомнила и первую дочку. Мишель знала про свою умершую пятидневную сестричку с тринадцати лет. Из жизни это не выбросишь. Она должна знать. Зачем это скрывать?
Потом жизнь складывалась так, что наши отношения с Сашей становились все хуже и хуже. Он начал обвинять меня в диких вещах, связанных с той трагедией.
Дело в том, что, когда мы только начали с ней жить, параллельно у нее с кем-то были отношения… И когда она поняла, что с моей стороны серьезное отношение к ней, она начала пытаться отравить ребенка еще в утробе…
– Он обвинил меня в измене. В том, что отец ребенка – Валера. Это молодой человек, с которым я встречалась до него. Но если бы Александр вспомнил, что мы с ним не расставались ни на день, то понял бы, что это чушь. Я не буду ни перед ним и ни перед кем оправдываться.
Также он заявил, что я травила ребенка в утробе, поскольку девочка была не от него. Это какой-то безумный бред! Можно приехать в женскую консультацию, где я наблюдалась, и посмотреть анализы, посмотреть ультразвук. Если бы я что-то вредное для ребенка принимала, анализы бы это показали. У меня в голове не укладывается то, что сказал Александр. Мишель, кстати, тоже была в шоке, когда он вдруг начал все это говорить.
В меня полетели тарелки, вилки, ложки со стороны дочери. Она кричала: «Зачем ты рассказал это, кто тебя просил!» Я ей сказал: «Тебе-то какое дело? Это моя личная жизнь до тебя. И я хочу и буду говорить об этом громко. Почему я должен врать? Твоя мать была запараллелена с кем-то. Если ты это не понимаешь, закрой рот и иди отсюда. Я не буду с тобой здесь цацкаться!» В общем, была побита куча посуды. Сумасшедший дом… За что? Что я ей сделал? Она живет королевой.
– Но сейчас Мишель живет с отцом, с Александром. Мы с ним вообще не общаемся. Когда Мишель переехала к нему, я еще ездила туда к ней, и ничего страшного в этом не было. Я не знаю, что случилось, но мне вдруг резко передали: «Чтобы тебя больше здесь не было».