Потом я еще год ждала, когда человек извинится за то, что он говорил. У меня тогда еще не умерли чувства к нему. Как маленький-маленький огонечек они были живы. Но через три года после развода я встретила другого мужчину, и моя любовь к Александру, как к мужчине, умерла. Я люблю теперь другого человека и никогда его не предам.
Если бы Александр сейчас оказался рядом, я бы, наверное, сказала ему что-то доброе очень и хорошее, чтобы залечить немного его душу. Я желаю, чтобы рядом с ним была дочь. И она будет с ним. Она будет его всегда поддерживать. Я желаю ему огромного, крепкого здоровья. Желаю, чтобы он все-таки меня отпустил. Я его отпустила.
Вы знаете, так часто бывает, что люди встречаются, влюбляются, живут вместе, но потом расходятся. Известная тема, стара как мир. Но иногда хочется, идя по улице и увидев знакомую фигуру, знакомое лицо, просто крикнуть: «Подожди, подожди меня».
Карен Шахназаров
Вы знали, что фильм «Американская дочь» с Владимиром Машковым и Марией Шукшиной – это практически автобиография режиссера Карена Шахназарова? Почти 20 лет он не виделся со своей родной дочерью, после того как его жена забрала ребенка, оставила на столе записку, что уходит, и исчезла в Америке. Как Шахназаров искал свою дочь? Как смирился с тем, что супруга предала его, выйдя замуж за голливудского режиссера? Сам Шахназаров про это почти никогда не говорил. Мы знаем его как политика, который выступает на ток-шоу, и как директора киностудии «Мосфильм», при котором она действительно поднялась из руин. Но за спиной у Шахназарова еще три брака, три расставания, потеря связи с ребенком и огромное количество драм, о которых он впервые готов сегодня говорить. Это судьба Карена Шахназарова.
– На старом лотерейном билете 73-го года записано главное правило моей профессиональной жизни. Ну, во всяком случае, оно сыграло некоторую роль. Когда я еще учился во ВГИКе, мои родители пошли на Московский международный кинофестиваль на фильм Стэнли Крамера «Этот безумный, безумный, безумный мир». Он действительно очень хороший, а знаменитый режиссер был левых убеждений и приезжал сюда часто. После премьеры они увидели Крамера в фойе кинотеатра и подошли к нему. Папа сказал по-английски: «У нас сын тоже на режиссера учится. Не могли бы вы что-то ему пожелать?» Крамер взял лотерейный билет, видно, другой бумажки не нашлось, и написал одно слово – «patience». По-английски оно означает «терпение». Когда родители передали билет, послание Крамера показалось мне скучным: «Ну, что за слово такое от знаменитого режиссера?» Но потом с годами я понял, что он был прав – это главное качество для режиссера.
Моим первым фильмом была картина «Добряки». Это был почти провал, а для начинающего режиссера – катастрофа. В нашей среде очень важно первой же картиной заявить о себе. Но для меня этот фильм важен все равно. Там же играли великие артисты: Владимир Михайлович Зельдин, Георгий Иванович Бурков.
Следующей я снял картину «Мы из джаза». И это был уже всесоюзный успех.
Я каким-то чудом попал в этот фильм. Так получилось, что в тот момент я развелся с женой. Жить мне было негде, питался на те деньги, которые получал, когда сдавал пустые бутылки, и тому подобное. И в это время я как раз попробовался на данную картину, у которой, кстати, рабочее название было «Оркестр-переполох». И меня утвердили. Но познакомились мы с Кареном еще задолго до этого. Впервые он меня увидел в студенческом спектакле. И девочка, которая играла там главную роль, ко мне подошла и говорит: «Сегодня будет мой режиссер, я его пригласила». И назвала фамилию «Шахназаров». Я сказал: «Шахназаров? А кто это?» Он действительно был в зале, но на второе действие не остался. После спектакля эта девочка сказала мне: «Режиссер ушел, но оставил тебе телефон, зайди на „Мосфильм“». И вот когда я зашел на «Мосфильм», меня с ним познакомили. А потом уже фильм «Мы из джаза» меня вытащил из нищеты.
– У меня с тем самым Крамером, который мне велел «терпеть», было забавное продолжение. С фильмом «Мы из джаза» меня впервые послали на крупный международный фестиваль в Монреале. Для меня это было такое событие! Там показали мою картину и, надо сказать, ее хорошо приняли. А на следующий день у меня была пресс-конференция. Ее вел какой-то канадский журналист. Я оглядываюсь и вижу в углу какое-то знакомое лицо. И этому канадскому журналисту говорю: «Кто это такой?» Он отвечает: «Как кто? Это Стэнли Крамер. На твою пресс-конференцию пришел». Я хотел подойти к нему, задать какие-то вопросы, но потом, смотрю, он уже исчез. Конечно, Крамер в тот момент не знал, что именно для меня когда-то написал то слово. Финал у этой истории был интересный.
На следующий день ко мне там подошел товарищ и говорит: «Слушай, вот хорошая газета (по-моему, это был „Нью-Йорк таймс“). Почитай там интервью Стэнли Крамера. Он про тебя написал». И там действительно было интервью Крамера. Он говорил: «Я посмотрел на фестивале советскую картину „Мы из джаза“. Мне картина понравилась. Был на пресс-конференции режиссера. Режиссер был похож на британского банкира». Это потому, что когда я на пресс-конференцию шел, очень старался одеться поприличнее – пиджак, галстук. Крамер углядел в этом образ британского банкира… После чего я очень не люблю галстуки, почти никогда их не ношу. За это Стэнли Крамеру тоже спасибо.
Потом был фильм «Американская дочь», и он занял особое место в моей жизни.
Я играла роль матери девочки в том самом фильме «Американская дочь». Я не профессиональная актриса, пришла на пробы с Володей Машковым, который в тот момент еще не был известным актером. И как-то все прошло на одном дыхании. Потом мы поехали к Карену, отметить, что пробы прошли хорошо и ему понравилось.
И, кстати, у Карена ключевое слово, получается, всегда было «patience» – терпение. А мне Карен Георгиевич почему-то другое слово дал, как напутствие. Я это на всю жизнь запомнила. Он мне сказал: «Из тебя может получиться очень хорошая актриса. Будь наблюдательной». Если бы он мне сказал: «Будь терпимой», все было бы вообще гораздо интереснее и лучше в этой жизни. Но Карен Георгиевич сказал: «Будь наблюдательной». Мне показалось это как-то скучно… Что мне наблюдать? Я и так наблюдаю. Что, я не наблюдаю? Что, я не вижу людей? Я все вижу прекрасно. Но это был совершенно другой смысл, который я с возрастом и с профессией, и с опытом поняла. Он вкладывал в слово «наблюдательность» то, что надо наблюдать за ситуациями, за качествами характера, за людьми, за отношениями. И это очень нужно в профессии актрисы. Поэтому я всегда в уголке сажусь и наблюдаю.
– То, что фильм «Американская дочь» появился – это вообще чудо было. Это был 1990 год. Мы написали сценарий с Бородянским. Но везде была полная разруха. Кино не было. Вообще все исчезло. А съемки были в Америке летом.
Железный занавес. Мы жили в Америке. Было классно. У меня было немного съемочных дней, но меня на две недели там оставили, и я наслаждалась Сан-Франциско. Вообще это был мудрый ход – всем вместе жить в одной гостинице. Я не актриса, иногда тяжело было себя завести, чтоб играть слезы или гнев, и мне нужно было вот так пожить. Мы много репетировали. Карен тихонечко готовил к тому, что будет потом на экране. Иногда я даже не понимала, что в этот момент идет репетиция.
– Певцы, когда сочиняют песни, они вкладывают в них свои эмоции. А мы – режиссеры – вкладываем свои эмоции в свои картины. Даем им такой выход. Картина «Американская дочь» была навеяна перипетиями в моем втором браке.
Первый брак ни большого впечатления, ни большой драмы, ничего не оставил в моей жизни. С моей первой женой мы прожили недолго, года полтора. Детей у нас не было. И отношения наши, скажем так, были не очень обязательные.
А потом был следующий брак, и начался практически фильм «Американская дочь». Свою вторую супругу Лену Сетунскую я встретил на волне успеха – сразу после картины «Мы из джаза». Мои родители знали ее семью, они пришли к нам в гости, так и познакомились. Сейчас мне трудно сказать, какие у меня были тогда чувства. Это было так давно. Если я женился, наверное, полюбил. Или, во всяком случае, мне казалось так. Шесть лет, по-моему, мы прожили вместе. В 1989 году мы расстались. Это было как в сериале. В тот момент меня в первый раз пригласили с картиной в Канны. Потом я вернулся домой, и – бах! – дома никого нет и записка какая-то нелепая. В ней было написано что-то странное: «Хочу Ане показать „Диснейленд“». Дочке тогда было четыре года. И я понял, что это конец, что это навсегда. Какая-то интуиция сработала. Нельзя сказать, что наша семейная жизнь с Леной была идеальной. Нет, была обычная жизнь. Были ссоры, потом мирились, потом снова ссоры. И, кстати, именно в тот период у нас были отличные отношения.
Наверное, у нее были связи. Это было во времена перестройки, то есть уже либеральное время, но все равно еще был Советский Союз. Тогда нельзя было просто так сесть и улететь. Нужны были визы. Готовилось приглашение. Я был не в курсе, но себе вопросов не задавал, как-то я принял это. Понял, что она решила искать какой-то лучшей жизни.