Отец не выдержал того, что Настеньки не стало. В одну из годовщин ее смерти, третьего апреля, он вскрыл себе вены. Мама позвонила мне и сказала, что папы не стало. Когда я прилетел, он уже лежал в зале. Все родственники стоят, плачут. А мы ушли на кухню, я обнял маму, говорю: «Мамочка, как я за тебя боялся». Я не знаю, что было бы, если бы позвонил папа и сказал, что он что-то сделал с мамой. Я боялся этого. Это противоречащая жизненная драматургия, когда ты стоишь у гроба отца, держишь мамочку и говоришь: «Слава богу, мамочка, ты жива». Но я невероятно благодарен отцу и сейчас понимаю, почему часто в ссорах он говорил: «Димочка, ты меня пока не понимаешь, сынок, ты когда-нибудь вырастешь и все поймешь, что ты сейчас слышишь». Сейчас возвращаются фразы этих ссор в мою семейную жизнь, и я вспоминаю папу.
Почему он так с собой поступил? Причем трезвый. Взял с собой бутылку водки, хотел, видимо, пить один, но бутылка и рюмка остались нетронутыми. Он как-то в порыве это сделал. Может быть, говорил что-то вслух даже. Потом, когда стал истекать кровью, сил становилось меньше, и он начал осознавать, что он сделал, то пополз к телефону, вызвать кого-то на помощь. Была сорвана трубка, вся в крови. Потом он еще сколько-то прополз в спальню…
Мама потом говорила: «Как сильно я любила твоего папу! Дима, я только сейчас это понимаю. Нет ни одного человека на свете, которого я так люблю». Вот что нам в жизни мешает не видеть этого, когда рядом с тобой человек? А потеря мгновенно бьет в рынду, потому что любовь не вернуть. Надо ее хранить, когда все плохо, хранить любовь до последнего. Единственная большая наша человеческая ошибка в том, что мы в ссорах говорим очень много гадостей, которые не забываются и не прощаются. И, казалось бы, пустяковая ошибка – именно она приводит к разводу и окончанию всех чувств. Поэтому надо себе сразу напоминать, что любовь – это не мелочь, это большое чувство.
Тогда я понял, что все, что я делаю, это ничтожно. Что это все ради чьей-то забавы. Кого-то развлекать, кого-то удивлять в момент их отдыха, во время зрительского досуга – этого я в жизни хочу? Нет, конечно.
Борис Корчевников: Мне попалась информация, что ты заявил, что «российские зрители заслуживают лабуду и туфту, которую им показывают с телеэкранов». Речь идет о скандале, якобы ты был возмущен тем, что тебе не дали пройти вперед очереди в аэропорту.
– Так получилось, что на стойку регистрации бизнес-класса стояла длинная-длинная очередь. Я подошел с самого конца и спросил крайнего человека: «Извините, вы в бизнес-классе летите?». Он промолчал. Я пошел дальше: «Извините, вы в бизнес-классе?» – «Нет». – «Вы в бизнес-классе?» – «Нет. Нет. Нет. Нет». Я дошел до какого-то человека, который сказал: «Да, в бизнес-классе». Я говорю: «Хорошо, тогда можно я за вами встану?» – «Ну, вставайте». Вот минут двадцать я простоял эту очередь до стойки регистрации. Сзади ко мне подошел человек и говорит: «Дмитрий, а вы что, вообще не уважаете людей? Вы в очередь влезли! Это как вообще? Мы что, не люди?». Я говорю: «Нет, это стойка регистрации для пассажиров бизнес-класса, поэтому я, собственно, тут по праву должен стоять». – «А что, из эконом-класса – это для вас не люди?»
Ну, я повернулся к этой очереди и говорю: «Вы чем все недовольны? Что я имею право стоять с бизнес-пассажирами?» – «Да, мы тоже здесь стоим. Мы тоже люди. Мы тоже пассажиры». Я не стал спорить, ругаться. Пошел в самый конец и встал в очередь. Ну, естественно, пока стоял, моему внутреннему возмущению не было предела, поэтому я сказал: «О чем мне с вами разговаривать? Товарищи-зрители, какой с вами вести диалог? Вы говорите – власть и народ, представители культуры и народ. О каком диалоге мы можем вести речь, если на данном участке вы нарушаете правила, так сказать, своего нахождения? Вы стоите не в своей очереди. Поэтому и получается, что, так сказать, с волками по-волчьи выть. И что? В чем тогда вообще смысл моей профессии?» Я каждый раз вдохновляюсь, когда мне на съемочной площадке дают задачу: «Ты бежишь, мы тебя ошпариваем огнем, ты в огне бежишь, на тебе срабатывают посадки, ложись, чтобы не обгорело лицо. Волосы – фиг с ними». Ты даже на это идешь, потому что понимаешь, как зритель потом будет смотреть. «Зритель же тебя любит. Димка, давай жги, рви! Люди будут поражены, удивлены твоему профессионализму, твоей отдаче. Давай, умри, но докажи, но сделай». И я так живу. Я так работаю. И в итоге, когда я оказываюсь в несправедливой ситуации, как с той очередью в аэропорту… Нет, конечно, я не жду той благодарности, что «ой, Дима, спасибо, что ты не умер, а продолжаешь для нас сниматься». Нет, конечно, бред собачий.
Видимо, такая идет народная ненависть к каждому, кто чуть лучше начинает жить, работать, выступать, что мгновенно люди начинают ненавидеть этого человека. А как только у него плохо стало, спился, в болезни пропадает, вот тогда русская душа просыпается и говорит: «Бедненький, да, пропал. Каким был, да, а сейчас-то, конечно, жалко артиста, жалко». Но я не хочу жить этим.
И в тот момент, когда я горевал после смерти отца, по-прежнему переживал утрату сестры и начал задаваться вопросом: «А тем ли путем я иду?» – произошла встреча с моим духовником. Я пришел и сказал: «Что же теперь, как теперь жить?» И я хочу сказать абсолютно всем то, что сказал мне отец Андрей: «Димочка, не гневи Бога, не обижай его, радуйся. Обязательно радуйся. Этот ангелочек отроковицы Анастасии. Она уже вознеслась, царство небесное, потому что, возможно, Господь простит ей все ее маленькие детские согрешения. Но она приобрела истинный смысл жизни, царство небесное».
После смерти Настеньки, но еще до гибели отца я всерьез задумался о монашестве. Пошел на клирос петь в храме, довольно быстро подучил песнопение. И в тот момент я понял, что хотел бы найти ту братию, с которой бы мог оставить свою жизнь на служение. Но я вернулся в Москву учиться. Родители сказали, что обязательно нужно окончить образование. А на каникулы я поехал в один монастырь, просил настоятеля и братию принять меня на постриг. Я понял, что вот она – настоящая жизнь. Здесь я хочу жить и умереть. Конечно, я бы продолжал ездить к родителям и помогать им, заботиться.
Но в монастыре я прожил недолго. Настоятель мне сказал: «Димочка, мы будем тебе рады и всегда к нам приезжай, но я благословляю тебя на служение женщине». Тогда казалось, какой женщине? Где? Как? Кто имеется в виду?
Я вернулся в профессию, начал сниматься. «Бригада» вышла где-то в ноябре. А в январе не стало мамы. С другими родственниками мы общались очень редко, никого близкого, родного не осталось. И я уже ничего не понимал – как быть, как жить?
В какой-то момент рядом со мной была Жанна Фриске. Жанник… Она – чудо природы. Жанна никогда не грустила, было такое ощущение, как будто у нее никогда не было проблем. Наш довольно короткий период знакомства мы провели в горячей эмоциональной дружбе. Было несколько умопомрачительных дней от ее этой солнечной энергии. Она достойна была большего счастья, чем я, и я пожелал ей его. Ее папа был как ангелок с ней. Все то время Жанна старалась делать так, как скажет папа. Когда я узнал о ее болезни, это не укладывалось в моей голове. С одной стороны, такой вот Жанник, с другой стороны, такая смерть. Остается только радость о том, что кто-то из наших друзей, близких друзей, уже встретился с Богом, а значит, они уже счастливы. А мы еще немножко потерпим.
Были в моей жизни и отношения с актрисой Наташей Швец. Мы вместе играли «Ромео и Джульетту». Наташа так сильно любила, что я задохнулся от ее любви.
В какой-то момент я совсем потерялся и дал себе обещание, что я ни с кем не буду сожительствовать, спать, пока не встречу свою женщину. И довольно много было женщин, которые хотели меня ввести в искушение. Я держался до последнего. Для них это было странно.
Но через несколько лет я встретил женщину, которой был действительно готов служить. Я ее увидел на концерте Мадонны. Я сидел в ложе, где были Дима Билан и Басков Коля. Как я туда попал – до сих пор не понимаю. И мы в общей компании шумно ждали начало концерта. А концерт Мадонны задерживался уже на час, и все решили: «Здесь холодно сидеть, поехали уже в ресторан, давайте не будем ждать». И меня тоже почти уговорили: «Поехали, ну, что ты будешь сидеть один…»
Мы пошли через толпу к выходу, и я увидел ее. Это так не придумаешь… Все в расфокусе и только нацеленный взгляд на одно лицо. Я запомнил, куда она села. Мои знакомые торопят: «Ну поехали, поехали, поехали». Я отвечаю: «Ой, я все-таки подожду, когда начнется концерт». Меня продолжили уговаривать, но я окончательно решил: «Нет, я остаюсь». И они уехали, а я пошел туда и подсел рядышком. Она была с подругами. Все подруги разом выдохнули: «Это Космос!» Я ответил: «Да, это я». И все девочки были рады и счастливы, и уже начали диалог, а она молчит, и все. Но хоть удалось узнать, что ее зовут Татьяна.
На самом деле в этих строчках Пушкина, на мой взгляд, идеал женщины.
Для Танечки был первый сильнейший аргумент, когда мы стали выходить из этого стадиона с концерта. Это же огромная толпа! Я взял Таню за руку и повел за собой. Она до сих пор помнит этот случай и говорит: «Меня так никогда никто не брал за руку, не вел за собой уверенно, крепко, горячо держа».
В какой-то момент Танечка сказала, что не может часто видеться, потому что у нее дела и работа. Она рано встает, домой возвращается только в семь вечера. А у меня вечером спектакль, а утром я рано не могу вставать, потому что работаю до ночи. Наши графики были совершенно разные, и действительно сложно было видеться. И в один длинный обеденный перерыв, когда я уже буквально требовал встретиться, она сказала, что «пока нет возможности никакой». Но я приехал, однако в подъезд зайти не смог. И по водосточной трубе начал карабкаться и стучаться в окно. Стучался, стучался и думал: «Может, ее нет?» Но еще страшнее была мысль, что она с кем-то. Ревности моей не было предела! С кем она там и почему не хочет встречи со мной?! Но потом я увидел, что шторка шелохнулась, и понял – Танечка все-таки дома и одна.