В пытошной башне

Ондрея Федотова и доносчиц, что на него показывали, давно у пытки допросить велено было. Да все Пытошная башня занята была. Пытали там молодого парнишку, лет пятнадцати, не больше, и с ним казаков нескольких. Парнишка тот на Украйне с казаками на Москву идти собрался, как Стенька Разин. А назвался он царевичем, Симеоном Алексеичем, тем самым, которого Ондрейка Федотов извел будто. А тому царевичу, кабы жив он остался, всего-то девять лет от роду и было бы — в 1665-м году он родился, а теперь 1674-й шел. Царские посланники гетману Самойловичу про то рассказали и царскую грамоту привезли. Гетман и выдал парнишку царю Алексею Михайловичу. А царь велел его пытать, пока не скажет, по чьему наущенью он самозванцем сделался. На пытке парнишка сознался, что он не царевич, а крестьянский сын, Семен Воробьев, а кто подговорил его — не признавался. Долго его пытали, и наконец, чуть до смерти не запытали. А тогда царь указал разрубить его на четыре части на Красной площади, как Степана Разина.

В тот же день к вечеру перевели во Фролову башню Ондрейку Федотова, Ульку Козлиху и бабку Феклицу, что государево слово сказала.

Донос и опросные речи еще раньше пытошному боярину прислали, и он все то прочел. Прежде чем допрос вести, он всегда дело хорошо прочитывал.

Как привели приводных людей, боярин их всех зорко оглядел. Брови у него густые, глаз из-под них почти что и не видно. А как рот откроет видно, что зубов передних нет, говорит с присвистом.

— Кто тут изветчица, Улька Козлиха? — спросил боярин, а сам прямо на Ульку глядит из-под бровей, точно знает.

— Изветчикам — первая честь. Гони бабу в Пытошную.

Двое стрельцов за Улькой стали и пинками погнали в дверь, на опускной мост, что из Фроловой башни в Пытошную вел. Впереди пошел палач с подручным, а позади два дьяка.

Улька никогда в Пытошной башне не бывала, а тут, как вошла, так сразу сердце упало. По стенам щипцы висят железные, клещи, кнуты ременные, плети, балка с ремнями вверху, верно дыба и есть. Не успела Улька опомниться, вошел боярин, сел на лавку и сразу спрашивает, а дьяки у стола перья вынули, писать собрались.

— Улька Козлиха, сказано у тебя в извете, что Ондрейка Федотов колдун и ворожей и смертный убойца. Сказывай, кого тот Ондрейка порчивал, и каким обычаем, травами, аль кореньями, аль каким бесовским чародейством?

— Порчивал, государь, сынка князь Никиты Одоевского, — заговорила Улька. — А испортил его — след вынял. А с того малец занемог. А от немочи дал ему Ондрейка зелья отравного пить. А с того зелья малец помер.

— А сама, ты, Улька, того княжича Одоевского не лечивала?

— Не лечивала, государь.

— А отколь ведаешь, кое зелье Ондрейка Федотов ему давывал?

— То кума повариха мне молвила.

— А ну-ко, Терентьич, подыми бабку, да встряхни разок, може, еще что вспомянет.

Палач подхватил ремнем, что висел с дыбы, связанные назади руки Ульки и потянул ремень. Улька охнула и повисла в воздухе. Подручный быстро скрутил ремнем ступни Ульки и всунул между ног бревно. Палач нажал на бревно ногой. Улькины руки вытянулись и хрустнули в суставах.

— Ох! — крикнула Улька, — ой, спусти, Христа ради! Скажу, все скажу!