Богданов посылал потом запрос в райвоенкомат, оттуда запрос пошел дальше по месту жительства. Проверили, удостоверили: да, это он — Сунгатулла Айткулов.

Неисповедимы, непредсказуемы судьбы людские.

Бывший гвардии рядовой, Сунгатулла Айткулов, вернувшийся, можно сказать, с того света, показывает мне письма, документы, справки. Вот совсем недавняя фотография: он стоит у собственной могилы, на обелиске среди имен павших боевых друзей — и его имя… Он эту фотографию отправил сестре и вот только что полу­чил от нее письмо: «Дорогой брат. У меня перед глазами встал тот день, когда мы получили извещение о твоей смерти. Все опять пережила. Извещение пришло в июле во время сенокоса. Отец работал тогда в колхозе завхо­зом, мать пекарем работала. Точное число не помню, извещение о твоей смерти отцу вручили, вызвав его в сельсовет. Он не помнит, как и домой шел. По пути зашел к матери в пекарню, мать, узнав о твоей смерти, упала без сознания. Все село стало шуметь. Я была дома, смотрю, отец ведет мать домой… Все очень горевали, пла­кали. Пришли дедушка и бабушка, они, как старые, стали читать молитву, отпевать тебя.

Потом вернулись с поля овцы, а отец привел козу, за­резали, собрали всех и устроили поминки.

Долго мы горевали, переживали. Потом от твоего товарища пришло письмо, что ты жив, но мы ему не по­верили. Очень сильное переживание было, не дай бог».

Что же произошло с ним? Вот рассказ солдата:

— Шли на Бобруйск, к этому времени из трех рот уже одну сделали: гибли. Я — на танке, стрелок-автомат­чик. Вообще я был в первом взводе, первой роты, первого батальона, первой бригады, первого гвардейского Дон­ского танкового корпуса. Все — первое. К потере танков строго было: если сильные огневые точки или какие другие, или немцы фаустпатронами стреляют, тут уж мы спешиваемся; если, значит, оборону прорывать,— мы впереди, а танки нас поддерживают. А когда нет огневых точек или развить наступление надо,— тут танки. На маленькой станции один из танкистов сбил паровоз с рельсов — сбоку ударил. Наш батальон захватил стан­цию, охрану перебили. Вагонов двадцать было, не меньше. Большие такие теплушки, их еще телячьими вагонами называли. Открыли, а там — дети, от восьми до шестна­дцати. Одни мальчики, их, видно, в Германию гнали. Ой что было! Высыпали, крик, на шею к нам кидаются. А нам некогда, приказ — идти, не задерживаться, осво­бождать населенный пункт. Это все было меньше чем за сутки до моей гибели.

— Это был ваш последний бой — на станции?

— Ну что вы, что вы!

— Да ведь меньше суток, говорите…

— О-о, сколько мы за это время прошли, сколько боев было! Несколько населенных пунктов освободили. Шли болотами, ой какие болота-то были, делали, правда, переправы из лозы, но знаете… один танк при мне прямо провалился, совсем исчез, как не было. А для себя мы плели такие, ну, лыжи не лыжи: вода-то проходит сквозь ячейки, а трясина держит. Вот так шли. А это случилось в обед — солнце высоко, тепло, жарко даже. Я на танке, за башней сидел. Видно, мы налетели на противотанко­вую мину: вдруг взрыв…

Оглянулся — темнота, на мне земля лежит, шевель­нулся — песок сыпется, еще шевельнулся — какие-то проблески света появились. Шевелюсь — чувствую, кто-то подо мной лежит. Выполз — шум в голове и в ушах сильный, кровь запеклась на лбу, на голове. Что это — завал? Окоп? Не похоже. Увидел рядом — мертвые, много мертвых… Вспомнил человека подо мной и — не по себе как-то. Худо мне. И я пополз к дороге, к шоссе, шум, гул в голове — ползу. А по шоссе как раз шли самоходки нашего танкового корпуса. Они остановились, кто-то спрашивает меня: «Что?» А я у дороги лежу, говорю: «Не знаю». Потом-то понял: о броню, наверное, головой ударился. Соскочили, подхватили и в кузовок меня, есть такой сзади — сиденье. Привезли в сосновый лес, там — штаб бригады, там — танки, зенитки. Сдали в санроту. Привезли уже после ужина — солнце низко было, на за­кате. Уколы, таблетки, уложили.

А на другое утро в санроту пришел офицер: «Все, кто может держать оружие, все в строй». Ну, я встал, пошел в строй…

В восьмидесятые годы, когда здоровье Сунгатуллы Айткулова стало сдавать, он решил оформлять себе инвалидность. Доказав, что «погибший» Айткулов — это он и есть, солдат затем доказал и то, что контужен был, а затем и ранен именно на войне (документов того дале­кого времени очень немного сохранилось). Непросто ему было собирать свидетельства, вот одно из них:

Службу в армии подтвердили однополчане: «Я, гене­рал-майор т/войск в запасе, Герой Советского Союза Кобяков Иван Григорьевич, бывший командир другого мо­тострелкового батальона, первой гвардейской Калинковической мотострелковой бригады, первого гвардейского Донского танкового корпуса, проживаю в городе Ка­зани, работаю помощником генерального директора произ­водственного объединения «Теплоконтроль».

Настоящим подтверждаю, что 27 июня 1944 года ко мне из санитарной роты привели солдата Айткулова Сунгатуллу Хамидулловича, который считался погибшим 26 июня 1944 года.

Из беседы с тов. Айткуловым мне стало известно, что он в боях 26 июня 1944 года на станции Брожа в Белоруссии был контужен, потерял сознание и лежал среди убитых на поле боя у деревни Богушевка. Придя в соз­нание, он выбрался из завала, с трудом добрался до до­роги, где его подобрали самоходчики и привезли в сани­тарную роту.

Я приказал тов. Айткулова поставить в строй, и он с 27 июня 1944 года продолжал воевать в составе ба­тальона.

29 июня 1944 года он опять был ранен в ногу и от­правлен в полевой госпиталь».

От санроты до госпиталя всего два дня и прошло.