1
В семьдесят, когда усохло тело,
Понял вдруг учитель, что устал,
Ибо в той стране добро скудело,
Зло росло — ему как будто кто-то силы придавал,
И ботинки он зашнуровал.
2
Все пожитки скромные сложил он.
Пустяки — но все, что нужно впрок:
Трубочку, которую курил он.
Книжечку, которую берег,
Хлебца белого кусок.
3
Напоследок поглядел в долину
И навек ее из памяти изгнал.
Сел волу разумному на спину.
Вол травинки по пути жевал.
Старец не спешил — вол это знал.
4
В скалах, на четвертый день, к рассвету
На тропе — таможенный заслон.
«Есть ли ценности какие?» — «Нету».
«Учит он, — сказал погонщик, — потому и беден он».
Так вопрос был разрешен.
5
Тут таможник спрашивает: «Ну-ка,
До чего ж дознался твой старик?»
И на то ответил мальчик: «Состоит его наука
В том, что волны побеждают материк.
Он тщету жестокости постиг».
6
Чтобы время не терять дневное,
Мальчик поскорей погнал вола.
Вот уже все трое скрылись за сосною.
Стражника вдруг злость разобрала;
«Стой!» — кричит из-за ствола.
7
«Что там за вода, скажи-ка, старый!»
«И тебе занятно?» — молвил тот.
«Я лишь управляющий заставой,
Но и мне ведь интересно — чья возьмет.
Мудрость — это мед!
8
Продиктуй мальцу, чтоб ясно было!
Мудрость увозить с собой грешно.
Там вон есть бумага и чернила,
Да и пища будет заодно.
Ну, так решено?»
9
Поглядел старик на человека:
Лоб в морщинах, медяка не дашь
За одежду — всё бедно и ветхо.
Ах, не победитель этот страж.
И сказал себе: «И ты туда ж!»
10
Был старик, наверно, слишком старым,
Чтоб отвергнуть просьбу. Он сказал:
«Тот, кто спрашивает незадаром,
Тот ответ получит». Мальчик молвил: «Нам за перевал!»
«Ничего. Привал»..
11
И с вола сошел премудрый старец.
И семь дней записывал малец.
Стражник и контрабандисты тише ссориться старались.
И была похлебка и хлебец.
И закончил труд мудрец.
12
И вручил чиновнику погонщик
Книгу афоризмов. У дверей
Попрощались, ибо, труд закончив,
Нужно было ехать поскорей.
Можно ль быть добрей!
13
Но восхвалим мы не только старца,
Чье прозванье украшает труд.
Ибо мудрым трудно с мудростью расстаться.
Слава тем, что мудрость отберут.
Мы и стражника восхвалим тут.
Посещение изгнанных поэтов
Перевод Б. Слуцкого
{80}
Когда — во сне — он вошел в хижину
Изгнанных поэтов, в ту, что рядом с хижиной
Изгнанных теоретиков (оттуда доносились
Смех и споры), Овидий вышел
Навстречу ему и вполголоса сказал на пороге:
«Покуда лучше не садись. Ведь ты еще не умер. Кто знает,
Не вернешься ли ты еще назад? И все пойдет по-прежнему, кроме того,
Что ты сам не будешь прежним». Однако подошел
Улыбающийся Бо Цзюй-и и заметил, глядя сочувственно:
«Любой заслуживает кары, кто хотя бы однажды сказал о несправедливости».
А его друг Ду Фу тихо промолвил: «Понимаешь, изгнание
Не место, где можно отучиться от высокомерия». Однако куда более земной,
Совершенно оборванный, Вийон предстал перед ним и спросил: «Сколько
Выходов в твоем доме?» А Данте отвел его в сторону,
Взял за рукав и пробормотал: «Твои стихи,
Дружище, кишат погрешностями, подумай
О тех, в сравненье с которыми ты — ничто!»
Но Вольтер прервал его: «Считай каждый грош,
Не то тебя уморят голодом!»
«И вставляй шуточки!» — воскликнул Гейне.
«Это не помогает, —
Огрызнулся Шекспир. — С приходом Якова
Даже мне запретили писать»{81}. — «Если дойдет до суда,
Бери в адвокаты мошенника! — посоветовал Еврипид, —
Чтобы знал дыры в сетях закона». Смех
Не успел оборваться, когда из самого темного угла
Послышался голос: «А знает ли кто твои стихи
Наизусть? И те, кто знает,
Уцелеют ли они?» — «Это забытые, —
Тихо сказал Данте, —
Уничтожили не только их тела, их творения — также».
Смех оборвался. Никто не смел даже переглянуться. Пришелец
Побледнел.
Притча Будды о горящем доме
Перевод Б. Слуцкого
Гаутама Будда{82} говорил
О колесе алчбы,
К которому мы прикованы, и учил
Отринуть все вожделения и таким образом,
Избавившись от желаний, войти в Ничто, называемое им Нирваной.
Однажды ученики спросили его:
— Каково это Ничто, Учитель? Мы все стремимся
Отринуть, как ты призываешь, вожделения, но скажи нам,
Это Ничто, куда мы вступим,
Примерно то же, что Единосущность со всем Сотворенным,
Когда бездумно лежишь в воде в полдень,
Почти не ощущая собственного тела, лениво лежишь в воде или проваливаешься в сон,
Машинально натягивая одеяло, утопаешь во сне?
Так же ли прекрасно твое Ничто, доброе Ничто,
Или твое Ничто — это обыкновенное Ничто,
Холодное, пустое и бессмысленное? —
Будда долго молчал, потом небрежно бросил:
— На ваш вопрос нет ответа. —
Но вечером, когда ученики ушли,
Будда все еще сидел под хлебным деревом
И рассказывал другим ученикам, тем, кто не задавал вопросов,
Такую притчу:
— Недавно я видел дом. Он горел. Крышу
Лизало пламя. Я подошел и заметил,
Что в доме еще были люди. Я вошел и крикнул,
Что крыша горит, призывая тем самым
Выходить поскорее. Но люди,
Казалось, не торопились. Один из них,
Хотя его брови уже дымились, расспрашивал,
Как там на улице, не идет ли дождь,
Нет ли ветра, найдется ли там другой дом,
И еще в том же роде. Я ушел,
Не отвечая. «Такой человек сгорит, задавая вопросы», —
Подумал я.
В самом деле, друзья,
Тем, кому земля под ногами еще не так горяча,
Чтобы они были готовы
Обменять ее на любую другую, тем советовать нечего.
Так сказал Гаутама Будда.
Но и нам, владеющим скорее искусством нетерпения,
Чем искусством терпения, поглощенным
Всевозможными земными делами
И призывающим людей свергать земных палачей, —
Нам не о чем говорить
С теми, кто при виде бомбардировочных эскадр Капитала
Будут еще долго расспрашивать,
Что мы об этом думаем,
И как мы это себе представляем,
И что будет после переворота
С их кубышками и выходными штанами.
Ковровщики Куян-Булака чтят Ленина
Перевод М. Ваксмахера
1
Память товарища Ленина чествуют всюду.
Созданы бюсты его и портреты.
Имя его дают городам и детям.
На всех языках звучат о Ленине речи.
Чтобы почтить его память,
На демонстрации и на собранья
Люди идут от Шанхая и до Чикаго.
Но я расскажу вам о том,
Как Ленина чтят в Куян-Булаке,
В небольшом селенье Южного Туркестана,
Простые ткачи ковров.
Собираются вечером двадцать ткачей
Возле убогого станка, дрожа в ознобе.
Бродит кругом лихорадка; станция железной дороги
Забита гудящей злой мошкарой,
Которая плотной тучей
Поднимается над болотом
За старым верблюжьим кладбищем.
Но на этот раз железная дорога,
Которая обычно дважды в месяц
Приносит в селенье дым и воду,
Принесла такое известье:
Приближается
День памяти товарища Ленина.
И решили люди Куян-Булака —
Бедные люди, ткачи простые,
Что товарищу Ленину нужно поставить
В их селенье гипсовый бюст.
И вот теперь, когда собраны деньги,
Ткачи стоят, трясутся в ознобе
И отдают дрожащими от лихорадки руками
Свои трудовые копейки.
А красноармеец Степа Гамалев,
Человек с заботливым сердцем и точным глазом,
Видит, с какой готовностью люди
Ленина чтят, и рад Гамалев.
Но видит он также,
Как бьет лихорадка людей,
И вдруг предложение вносит:
На деньги, что собраны на покупку бюста,
Купить керосин и вылить в болото,
Там, за верблюжьим кладбищем;
Ведь оттуда летит мошкара,
Порождая болезнь.
Победа над лихорадкой в Куян-Булаке —
Лучшая наша почесть
Умершему,
Но незабвенному
Товарищу Ленину.
Так и решили. В день памяти Ленина
Керосином наполнили старые ведра,
Пошли всем селеньем к болоту —
И болото залили.
Так, Ленина чествуя, о своем позаботились благе,
А заботясь о благе своем, Ленину почесть воздали
И Ленина поняли.
2
А вот что было дальше. В тот самый вечер,
Когда в болото
Был вылит керосин,
Собрание в селенье состоялось.
Поднялся человек и предложил,
Чтоб учредили памятную доску
На станции Куян-Булак и чтобы записали
На той доске подробно,
Как план был изменен и как решили
Купить не бюст, а тонну керосина,
Убившего болезнь.
И всё — в честь Ленина.
И в Куян-Булаке
Установили доску.
1927
Непобедимая надпись
Перевод И. Фрадкина
{83}
Во время мировой войны
В камере итальянской тюрьмы Сан-Карло,
Битком набитой дезертирами, бродягами и ворами,
Солдат-социалист нацарапал карандашом на стене:
«Да здравствует Ленин!»
Написанные высоко, под самым потолком, в полутемной камере,
Эти слова были едва различимы.
Но сторожа заметили их и послали в камеру маляра,
Который, вооружившись кистью и мелом, закрасил опасную надпись.
Но он закрасил ее, водя своей кистью по написанному,
И на стене снова возникла надпись — уже не карандашом, а мелом:
«Да здравствует Ленин!»
Пришел другой маляр и замазал всю стену,
И надпись уж было исчезла, но утром,
Когда высохла влага, сквозь мел проступило опять:
«Да здравствует Ленин!»
Тогда сторожа ввели в дело каменщика со скребком.
Целый час он выскабливал букву за буквой,
Но когда он закончил, то в камере снова сияла
Врезанная в камень непобедимая надпись:
«Да здравствует Ленин!»
— А теперь снесите стену! — сказал им солдат.
Уголь для Майка
Перевод А. Голембы
{84}
1
Мне рассказывали, что в Огайо,
В начале века,
В городе Бидуэле жила в бедности некая
Мэри Мак-Кой, вдова путевого обходчика
По имени Майк Мак-Кой.
2
И каждую ночь с громыхающих составов
«Уилинг Рэйльрод»{85}
Тормозные кондуктора швыряли глыбы угля
Через забор,
Громко выкрикивая;
— Для Майка!
3
И каждую ночь, когда глыбы угля для Майка
Ударяли в стенку лачуги,
Старуха поднималась,
Полусонная, натягивала платье и оттаскивала в сторону
Глыбы угля,
Подарки кондукторов Майку, умершему, но
Не забытому.
4
Она поднималась задолго до рассвета и убирала
Их подарки от посторонних глаз, чтобы
У кондукторов не было неприятностей
От компании «Уилинг Рэйльрод».
5
Эти стихи посвящены товарищам
Бывшего кондуктора Майка Мак-Кой
(Умершего от чахотки,
Заработанной на углевозах Огайо)
В знак уважения к чувству солидарности.
1926
Московский рабочий класс
принимает великий Метрополитен
27 апреля 1935 года
Перевод Е. Эткинда
Мы слыхали: восемьдесят тысяч рабочих
Строили это метро, многие после рабочего дня,
Ночи напролет. В течение года
Москвичи видели, как юноши и девушки,
Смеясь, вылезали из штолен, гордо являя миру
Покрытые глиной, пропитанные потом
Рабочие куртки.
Все трудности —
Подземные реки, давление высоких домов,
Плывуны, — все это они победили. Они не жалели сил,
Украшая станции. Лучший в России мрамор
Был привезен с другого конца страны, лучшие сорта дерева
Искусно отполированы. И вот наконец
Почти бесшумно побежали чудесные вагоны
По светлым туннелям: для строгих заказчиков
Все самое лучшее.
Когда же метро было завершено,
Метро, построенное по самым совершенным образцам,
И когда явились владельцы, чтобы его осмотреть,
То оказалось:
Владельцы — это те же строители.
Их были тысячи, они ходили
По залам огромных станций, и тысячи проезжали
Мимо зал в поездах —
Мужчины, женщины, дети, старики.
Они смотрели на станции, их лица
Лучились радостью,
Словно лица зрителей в театре, ибо все эти залы,
Облицованные разным камнем, были различны,
В различных стилях, и свет в каждом из зал
Излучали скрытые светильники. Тех, кто входил в вагоны,
Весело оттесняли назад,
Потому что передние места были для обозрения станций
Удобнее задних. На каждой из станций
Детей поднимали к окнам. Повсюду на остановках
Люди высыпали на платформы и с веселой придирчивостью
Осматривали все, проводили рукой по колоннам,
Оценивая их полировку, скользили по полу —
Ладно ли пригнаны плиты. Вернувшись в вагоны,
Ощупывали обивку, проверяли,
Как открываются окна. И постоянно
Женщины и мужчины показывали друг другу
То, что сделал каждый из них, — иногда сомневаясь,
Верно ли вспомнили они место. Камни повсюду
Хранили следы их труда. Лица людей
Были залиты потоками света
Многих светильников, — ни в одном метро не видел я столько света!
Туннели тоже были освещены,
Освещено было все, что сделано рабочими руками.
И это было построено за один-единственный год и
Таким множеством строителей,
Как ни одно метро в мире. И ни у одного в мире метро
Не было никогда стольких владельцев.
И это чудесное сооружение
Увидело то, чего не видал вовеки
Ни один из его предшественников во всех городах мира:
Владельцев, которые были сами строителями.
Где же это видано было на свете, чтобы плоды труда
Достались тем, кто трудился? Где доселе бывало, чтобы рабочих
Не выгоняли из зданий,
Ими сооруженных?
Увидев, как они едут в вагонах,
Созданных их руками, мы поняли:
Вот это и есть то великое зрелище, которое некогда наши учители
Прозревали в дали времен.