— О том, что никто не будет знать, никто не будет видеть. У меня дела, понимаешь?

— Понимаю, — Миша покорно кивнул. — Сенин тоже здесь? Я его машину видел на парковке.

— Да, здесь. Меня срочно вызвали, сорвали с дела. Опять к нему.

— Хотя бы на это раз ему срок грозит?

— Если бы… Отмазался как всегда. Потерпевшая вышла из комы и отозвала заявление. В обмен на крупную сумму денег. Просто анекдот.

— И что теперь?

— Что теперь? Ничего. Как обычно сухим из воды выберется. Надоело уже с ним возиться. И никто же не грохнет мерзавца этого! Кто-нибудь вроде твоего стеклянного маньяка. Как, кстати, твое расследование продвигается?

— Я еще и поэтому хотел поговорить с тобой…

Миша взял ее руку, и почувствовал странную грусть. Почему-то получалось так, что он все время ей мешает. У нее всегда находятся дела поважнее…

— Привет, голубки! Воркуете?

Жанна вздрогнула, быстро отняла свою руку, нахмурилась, поджала губы.

Миша взглянул поверх ее головы. Сенин-младший собственной персоной, стоит, скалит зубы:

— Как приятно наблюдать содружество меча и орала!

И где только набрался, придурок конченый? Интересно — сам соображает, что говорит?

— Жанна Александровна, а я вас так и не дождался. Со мной другой следователь побеседовал. Вы уже можете не торопиться, — он глумливо хохотнул, — до следующего раза… А в этот раз меня отпустили за неимением, так сказать, состава преступления. Не удалось вам, Жанна Александровна, и в этот раз меня прищучить. Ха-ха!

— И напрасно вы, милочка, с этим журналистиком связались, — добавил он, противно усмехаясь, — он тот еще сердцеед! Поматросит и бросит, это как пить дать!

Жанна ничего не ответила, холодно кивнула Мише, — лицо у нее при этом было такое равнодушное, что Мишу больно укололо где-то в середке, там где, наверное, и обитает та самая душа, — и ушла. А Мишу словно магнитом тянуло и, даже чувствуя на себе насмешливый Сенинский взгляд, он все смотрел и смотрел ей вслед.

— Влюбился, Плетнев? — Сенин тоже обернулся. — Ничего, конечно, огурчик, да только твердоват. Смотри, зубы обломаешь!

— Кто бы уже тебе зубы пообломал? — со злостью, уже явно не контролируемой, с удовлетворением отметив это про себя, сказал Миша.

— Да ладно, — примирительно заявил Сенин, — не ругайся. Это я так… любя! — он фамильярно похлопал Мишу по плечу. — Меня это даже радует. Значит, ты больше на танцы ходить не будешь!