Но в конце концов, совершенно выдохшись и выбившись из сил, они поневоле вынуждены были сбавить скорость, затем перейти на шаг, а потом и вовсе остановиться. Или, вернее, их изнурённые, взмыленные тела, и прежде всего одеревенелые ноги, которых они уже просто не чувствовали, в какой-то момент отказались повиноваться им и заставили их прекратить движение. Казалось, они достигли предела человеческих сил, за которым могла быть уже только смерть от разрыва сердца. Порождённое безумным страхом возбуждение не могло продолжаться слишком долго; в конечном итоге оно исчерпалось, а вместе с ним иссякли и их поддерживаемые и взвинчиваемые им силы. Они были так измотаны и разбиты, что им было уже всё равно, что с ними будет. Пусть хоть страшная гибель в острозубых пастях гнавшихся за ними невиданных чудищ, какая уже разница? В любом случае исход только один.

Несколько минут они слышали лишь своё натужное, хриплое дыхание да непрекращавшийся трезвон в голове, как если бы там кто-то бил в колокола. Затем, не в силах больше стоять на онемелых, дрожавших и подламывавшихся в коленях ногах, почти одновременно осели, а точнее, рухнули наземь и бессильно привалились к выпиравшему рядом продолговатому каменному выступу. Ещё минуту-другую, хотя уже не так шумно, отдувались и отирали обильно струившийся по лицам горячий пот. А когда наконец более-менее пришли в себя, когда мало-мальски успокоилось дыхание и притих перезвон в ушах, первым делом прислушались и устремили насторожённые взгляды вспять, туда, откуда они прибежали.

Но, несмотря на все усилия, не услышали и не увидели того, чего в неописуемом трепете ожидали. Не уловили в разлитой вокруг могильной тишине ни малейших звуков, ничего, что могло бы указывать на присутствие чего-то живого. Не различили в чуть колебавшейся и клубившейся перед их глазами дымчатой пелене ничего, что хотя бы отдалённо напоминало жуткие и омерзительные очертания, увиденные ими где-то далеко отсюда, в другой части подземелья, повергшие их в ужас и заставившие бежать в никуда до полного изнеможения.

– Неужели эти твари отстали? – неуверенно, в сомнении качая головой, вымолвил Миша.

Димон, по-прежнему с неослабным вниманием глядя в глубину коридора, скупо процедил:

– Надеюсь.

Миша беспокойно завозился на месте и, напряжённо морща лоб, будто соображая что-то, пробормотал:

– Что же это было?.. Вернее, кто?

Димон покосился на него и скривил губы.

– А вот догадайся.

Миша, очевидно, не дал себе этого труда. Или, вернее, попытался было, но тут же вздрогнул и невольно отшатнулся, как будто опять увидел перед собой то, от чего, как он надеялся, им удалось убежать. Что осталось где-то там, далеко-далеко, в чёрных подземных закоулках и переходах. И что, всего раз, на одно короткое мгновение увидев, он уже никогда не забудет. Воспоминание о чём будет преследовать его до конца жизни.

Но пока что до воспоминаний было далеко. Пока что, хотя вроде бы и избегнув явной, непосредственной, бывшей в шаге от них угрозы, они, как и прежде, находились в бездонных земных недрах, о существовании которых они и не подозревали, наедине с самими собой. И, возможно, ещё с чем-то, о чём им даже помыслить было страшно.

Вновь обретя дар речи, Миша с унылым, обречённым видом, упавшим голосом спросил:

– Куда ж нам теперь?

На этот раз товарищ не удостоил его ответом. Передёрнул, как при ознобе, плечами, сузил глаза и лишь глухо буркнул что-то.

Но Миша не унимался. С опаской поведя кругом глазами, он испустил протяжный вздох, приподнялся и, чуть повысив голос, воскликнул:

– Но надо же что-то делать…

Но, точно испугавшись собственного возгласа, метнувшегося под низкие гранитные своды и замершего там, оборвал себя, опустился на покатый выщербленный выступ и поник головой. По его разгорячённому лицу продолжал катиться пот; отдельные его капли срывались и падали вниз, на наполовину земляную, наполовину каменистую дорожку, вившуюся между двумя тянувшимися из ниоткуда и в никуда иззубренными, щелястыми, кое-где выпуклыми, кое-где отступавшими назад, будто проваливавшимися куда-то стенами, составленными из массивных многотонных глыб. И это, как вскоре выяснилось, было не только следствием их долгого изнурительного бега по бескрайним подземным переходам. Миша заметил вдруг то, на что в первые минуты после остановки не обратил внимания. Ему было очень жарко. Горячий липкий пот струился уже не только по его лицу, но и по груди и спине. При дыхании в его грудь вливался тяжёлый, разогретый, как в парилке, воздух, от которого спирало и перехватывало дух.

В очередной раз втянув его в себя и болезненно сморщившись, Миша удивлённо посмотрел на приятеля. Тот тоже отдувался и отирал с лица испарину. Вокруг дрожало и колыхалось розоватое мутное марево, приглушавшее и скрадывавшее и без того скудные окрестные виды. Стены как будто слегка потрескивали от разлитого кругом жара. Взявшегося неизвестно откуда точно так же, как и озарявший подземные просторы мёртвый сумеречный полусвет.

Миша, продолжая кривить блестевшее от пота лицо, провёл по нему ладонью и проворчал: